Трагедия плоскогорья Суан

Бархат тени и ковры света

в заревой час,

Звезды ночи и поля хлеба

для твоих глаз.

Им, невинным близнецам смеха,

лучам твоим,

Им, зовущим, как печаль эха,

и только им,

Тьмой завешенный - улыбался

голубой край

Там, где бешеный ад смеялся

и рыдал рай.

Он кончил. Блюм медленно повторил про себя несколько строк, оставшихся в его памяти, сопровождая каждое выражение циническими ругательствами, клейкими вонючими словами публичных домов; отвратительными искажениями, бросившими на его лицо невидимые в темноте складки усталой злобы...

Разговор стал тише, отрывистее; наконец, он услышал сонный и совсем, совсем другой, чем при нем, голос Ассунты:

- Тингушок, возьми меня на ручки и отнеси спать.

IV

ПОСЛЕДНЯЯ ТОЧКА ХЕЙЛЯ

Расширение лесной медленно текущей реки оканчивалось грудой серых камней, вымытых из почвы разливами и дождями. Человек, сидевший на камнях, посмотрел вверх с ощущением, что он находится в глубоком провале. Меж выпуклостей стволов реял лесной сумрак; пышные болотные папоротники скрывали очертание берегов; середина воды блестела густым светом, ограниченным тенью, падавшей на реку от непроницаемой листвы огромных деревьев. У ног Блюма мокли на круглых с загнутыми краями листьях белые и фиолетовые водяные цветы, испещренные красноватыми жилками; от них шел тонкий сырой аромат болота, сладковатый и острый.

Блюм посмотрел на часы; девственный покой леса превращал их тиканье в громкий, суетливый шепот нетерпеливого ожидания. Он спрятал их, продолжая кусать губы и смотреть на воду; затем встал, походил немного, стараясь не удаляться от берега, возвратился и сел на прежнее место.

Прошло несколько времени. Маленькое голубое пятно, только что замеченное им слева, пропадало и показывалось раз двадцать, приближаясь вместе с неровным потрескиванием валежника; наконец, бритые губы раздвинулись в сухую улыбку, - улыбку Хейля; он шел к Блюму с протянутой рукой, разглядывая его еще издали.

Хейль был одет в праздничный степенный костюм зажиточного скотовода или хозяина мастерской: толстые ботинки из желтой кожи, светлые брюки и куртка, пестрый жилет, голубой с белыми горошками пластрон и шляпа с низко опущенными полями. Он, видимо, недавно покинул седло, так как от него разило смешанным запахом одеколона и лошадиного пота.

- Я шел берегом, пробираясь сквозь чащу, - сказал Хейль, - лошадь привязана за полмили отсюда; невозможно было вести ее в этой трущобе. Как ваше здоровье? Вы, кажется, отдохнули здесь. Мое письмо, конечно, вами получено.

- Я здоров, с вашего позволения. - Блюм сел в траву, подобрав ноги. Хейль продолжал стоять. - Письмо, план этой жилой местности и милостивые ваши инструкции я получил, потому-то и имею счастье взирать на вашу мужественную осанку.

Он проговорил это своим обычным, тонким, ворчащим голосом, похожим на смешанные звуки женской брани и жиканье точильного камня.

- Вы не в духе, - сказал Хейль, - высморкайтесь, это от насморка. Как живет Тинг? Я видел его полгода назад, а жену его не встречал ни разу. Довольны ли вы их отношением?

- Я? - удивленно спросил Блюм. - Я плачу от благородства. Я благословляю их. Я у них, как родной, - нет, - внезапно бросая тон кривляющегося актеpa прибавил Блюм, - в самом деле, и теперь вы можете мне поверить, я очень люблю их.

Хейль рассеянно кивнул головой, присел рядом с Блюмом, бегло осмотрел речку и задумался, всасывая ртом нижнюю губу. Молчание длилось минут пять; посторонний наблюдатель мог бы смело принять их за людей, размышляющих о способе переправиться на другой берег.

- Ваше положение, - сказал, наконец, Хейль, - очень затруднительно. Вам надо исчезнуть совсем, отправиться в другие края. Там вы можете быть полезны. Я точно обдумал весь маршрут и предусмотрел все. Согласны вы ехать?

Блюм не пошевелил бровью, как будто этот вопрос относился к совершенно другому человеку. Он молчал, невольно молчал и Хейль. Несколько времени они смотрели друг другу в глаза с таким вниманием, словно ими были исчерпаны все разговорные темы; Хейль, задетый непонятным для него молчанием Блюма, отвернулся, рассматривая свесившуюся над головой ткань цветущих вьюнков, и заметил вслух, что роскошные паразиты напоминают ему, Хейлю, блестящих женщин.

- Нет, - сказал Блюм и бросил в воду небольшой камень, пристально следя за исчезающими кругами волнения. - Я не поеду.

- Не-ет... Но у вас должны быть серьезные причины для этого.

- Да, да, - Блюм поспешно обернулся к Хейлю, проговорив рассудительным, деловым тоном: - Я хочу от вас отделаться, Хейль, от вас и ваших.

- Какой дьявол, - закричал Хейль, покраснев и вскакивая, - вкладывает в ваш мозг эти дерзкие шутки!.. Вы ренегат, что ли?..

- Я преступник, - тихо сказал Блюм, - профессиональный преступник. Мне, собственно говоря, не место у вас.

- Да, - возразил изумленный Хейль, овладевая собой и стараясь придать конфликту тон простого спора, - но вы пришли к нам, вы сделали два блестящих дела, третье предполагалось поручить вам за тысячу миль отсюда, а теперь что?