Трагедия Русской церкви. 1917–1953 гг.

Религиозной темой коммунизма как христианской ереси является Царство Божие на земле. В измененном виде заимствуя многие черты этого Царства, которыми наделяют его христиане, коммунисты допускают коренное и решающее извращение этого светлого чаяния – они хотят построить это Царство без Бога. В связи с этим коммунизм предлагает человечеству иной путь спасения, открывает перед ним иные перспективы, нежели христианство. Если до революции сторонники коммунизма обличали христиан за ту, далеко не идеальную историческую практику, в которой воплощалось христианское учение, то после начала революции роли переменились: теперь коммунизм стал осуществляться на практике – и мог подвергаться критике или обличению уже за эту практику. Существовала ли внутренняя связь между явно негативными сторонами этой практики и содержанием коммунистического учения? Сторонники коммунизма эту связь отрицают, сводя негативные аспекты к неблагоприятным историческим обстоятельствам, к «революционным эксцессам» и к «субъективным факторам». В этом спорном и не до конца ясном вопросе мы придерживаемся убеждения, что такая внутренняя связь между учением и практикой коммунизма несомненно существует. Здесь мы следуем духу ответственных церковных заявлений, подобных приведенному выше (известно, что основным составителем этого послания был о. Сергий Булгаков – но весь собор взял на себя ответственность за эти идеи).

В чем же мы усматриваем такую связь?

Дело в том, что коммунисты не только отвергали существование Бога; они, если смотреть с христианских позиций, возводили хулу на человека, теоретически доказывая, что человек есть слепое или сознательное орудие корыстных («материальных») классовых интересов, что до сих пор мир всегда строился на лжи и насилии одного сословия над другим. Из этого естественно вытекало, что новый, более «совершенный» или «прогрессивный» общественный строй устанавливался путем насилия, в случае необходимости широкого и массового. Этим оправдывалось также и то, что за утверждение нового строя приходилось расплачиваться также и кровью лично ни в чем не повинных людей, непосредственно в борьбе не участвующих, но «объективно» способствующих сохранению старого строя.

Верующий христианин не может рассматривать подобные взгляды иначе, как тяжелое и греховное заблуждение, как принципиальное отрицание в человеке образа и подобия Божия. Что же могла делать Церковь, когда это заблуждение стало широко овладевать умами? Многие честные люди во всем мире, придерживающиеся разных, не только христианских убеждений, многие верные сыны России, узнавая, какие жестокие и беззаконные насилия совершались в то время над безоружными и беззащитными жертвами, не могли (а порой и сейчас не могут) удержаться от упрека по отношению к собору и патриарху: почему они не стали оплотом героической борьбы против разгула изуверства и нечестия, как в Смутное время стали оплотом Троице-Сергиевская лавра и патриарх Ермоген? Почему не был наложен запрет на все богослужения, пока православный народ силой не сбросит преступивших все человеческие нормы «совратителей России»? (Примечательно, что первый лидер Зарубежной русской церкви митрополит Антоний Храповицкий заявлял, что он именно так и поступил бы: «Я бы наложил интердикт!» – если бы жребий Божий избрал патриархом его, а не Тихона.)

Почему собор и патриарх не благословили Белое движение, при всех своих недостатках, безусловно, героическое и благородное? Казалось бы, ничего, кроме благодарности потомков, не заслужила бы Русская церковь, если бы в критическую минуту она проявила всю, далеко не сразу сокрушенную мощь своего духовного и нравственного авторитета, подняв еще здоровую часть русского народа на священную войну. Чтобы понять духовный смысл происшедшего, надо отдавать себе ясный отчет в том, что такая возможность у Церкви реально была, что Церковь эту возможность сознавала – и воспользоваться ею не захотела.