Трагедия с «Короско»

— Риск попытки слишком велик; можно разом погубить все дело, и тогда всем нам тут же конец! Я пойду и скажу черномазому ваш ответ; я вижу, что он уже поджидает меня! — и драгоман удалился.

Эмир рассчитывал сделать привал не дольше, как на полчаса, но при тщательном осмотре верблюдов оказалось, что вьючные животные, на которых ехали пленники, были до того изнурены длинным и быстрым переходом, который им пришлось совершить, что не было никакой возможности заставить их идти дальше, не дав передохнуть хоть час или полтора. Бедняги вытянули свои длинные шеи по земле, что является крайним признаком утомления у этих животных. Эмиры, осматривавшие во время привала караван, озабоченно покачали головами; затем жестокие блестящие глаза старого Абдеррахмана остановились на пленных; он сказал несколько слов Мансуру, лицо которого мгновенно побледнело, как полотно.

— Эмир говорит, — перевел он, — что если вы не согласны все до единого принять ислам, то не стоит задерживаться целому каравану ради того, чтобы довезти вас до Хартума на вьючных верблюдах. Ведь, если бы не вы, они могли совершать переходы вдвое быстрее, а потому он теперь же желает знать, согласны ли вы принять Коран? — Затем, не изменяя интонации голоса, как будто он все еще продолжает переводить слова эмира, Мансур добавил от себя: — Советую вам, господа, согласиться, так как иначе он всех вас прикажет прирезать!

Несчастные пленники в смущении взглянули друг на друга, а оба эмира с суровыми, величавыми лицами стали ожидать ответа.

— Что касается меня, — произнес Кочрэнь, — то я скорее согласен умереть здесь теперь же, чем невольником в Хартуме!

— Как ты думаешь, Нора? — обратился Бельмонт к жене

— Если мы умрем вместе, дорогой Джон, то смерть мне не кажется страшной! ответила эта прелестная, храбрая женщина.

— Это нелепо — умирать за то, во что я никогда не верил! — бормотал вполголоса Фардэ. — А вместе с тем, для моей чести француза оскорбительно быть обращенным насильно в магометанство! — и он гордо выпрямился и, заложив раненую руку за борт сюртука, торжественно произнес. — Я случайно родился христианином и останусь им!

— А вы что скажете, мистер Стефенс? — спросил Мансур почти молящим голосом. — Ведь если хоть один из вас согласится принять их веру, это значительно смягчит их по отношению к нам!

— Нет, и я не могу согласиться! — спокойно и просто, сухим, деловым тоном ответил юрист.

— Ну, а вы, мисс Сади? Вы, мисс Адамс? Скажите только слово, и вы будете спасены!

— Ах, тетечка, как вы думаете, не согласиться ли нам? — пролепетала испуганная девушка. — Или это будет очень дурно, если мы согласимся?

Мисс Адамс заключила ее в свои объятия.

— Нет, нет, дорогое дитя мое, милая моя, бедная моя девочка, нет, ты будешь тверда духом; ты не поддашься этому искушению; ты бы потом сама возненавидела себя за это!

Все они были героями в эти минуты, все смотрели смело в глаза смерти, и чем ближе заглядывали ей в лицо, тем менее она им казалась ужасна и страшна. Драгоман пожал плечами и сделал такое движение рукой, какое делают обыкновенно после того, как попытка, к которой было приложено всякое старание, в конце концов не удалась.

Эмир Абдеррахман понял этот жест и сказал что-то близ стоявшему негру, который тотчас же куда-то отбежал.

— На что ему ножницы? — удивленно спросил полковник, поняв, о чем шла речь.

— Он хочет истязать женщин! — сказал Мансур все с тем же жестом бессилия.

Холодная дрожь пробежала по спинам пленных. Все они были готовы умереть; каждый из них был согласен перенести свою долю мучений, но быть свидетелями мучений кого-либо из своих — это уже было свыше их сил; в эти тяжелые часы общего несчастья они научились дорожить друг другом, страдать и мучиться друг за друга, и каждый был готов пожертвовать собою за каждого из этих ближних. Все они стали теперь как братья между собой, все любили друг друга, как самого себя, как предписывало евангельское учение Христа. Женщины, бледные и дрожащие, молчали, но мужчины волновались, совещались, теряя голову.

— Где пистолет, мисс Адамс? Дайте его сюда, мы не дадим себя истязать! Нет, нет! Этого мы не потерпим! — говорил Бельмонт.

— Предложите им денег, Мансур, сколько хотят денег! — восклицал Стефенс. Скажите, что я готов стать магометанином, если только они оставят женщин в покое. Что же, это, в сущности, ни к чему не обязывает, так как делается по принуждению… так сказать, почти насильственно. Так и скажите, что я согласен, пусть только женщин не трогают, я не могу вынести, чтобы их мучили!