«Трагическая эротика»

Но порой не менее сложно вообразить другую революционную альтернативу, трудно представить иную революцию, отличную от той, которая произошла в действительности. И это иное проявление телеологичности сознания истории. Прекрасно известно, что после Февраля 1917 года, после свершения революции, которую историки разных направлений называют «буржуазно-демократической», власть оказалась в руках либералов и социалистов. Поэтому при изучении политической жизни предреволюционной поры особое внимание уделяется тем партиям, организациям и лидерам, которые в разное время оказались у руля революционной власти. В последнее время эта тенденция в отечественной историографии еще более усилилась ввиду того, что исследователи особенно активно изучают деятельность политических элит. Применительно к истории революции 1917 года наиболее откровенно этот подход сформулирован в статье С.В. Куликова, а среди последних монографий, посвященных изучению роли элит в революции, следует выделить книги Ф.А. Гайды и А.Б. Николаева1504. Такая тенденция вполне объяснима: долгое время отечественным историкам навязывался примитивно понимаемый классовый подход, поэтому новое поколение исследователей меньшее внимание уделяет изучению социальных конфликтов и политического поведения социальных групп, уделяя основное внимание элитам. Но можно ли, например, построить модели описания Российской революции без новых исследований истории рабочих, истории, почти забытой в современных исследованиях? Бесспорно, в центре внимания историков революции должна находиться проблема власти. Но история власти не сводится к истории политических элит даже в так называемые «обычные» периоды, а условия революционного времени «элитистский» подход вряд ли в состоянии убедительно описать. Разумеется, именно элиты создают архивы, а сама структура архивохранилища и даже архивного фонда порой программирует и организует работу исследователя, структурирует его тексты, вследствие чего историки оказываются заложниками политиков, полицейских и бюрократов. Но достаточное ли это основание для построения подобных объяснительных моделей?

Между тем «объяснение» революции через действия элит и контрэлит имеет давнюю историографическую традицию. Одни авторы, описывавшие революцию, уделяли особое внимание большевикам, другие – эсерам, третьи – либеральной оппозиции, четвертые – масонам, пятые – германским спецслужбам, шестые – генералам-заговорщикам. Слово «заговор» очень часто звучит в подобных интерпретационных моделях, иногда же начальный этап революции попросту сводится к заговору (удивительно, что историки заговоров крайне мало пишут о конспирологическом сознании революционной эпохи). Не все истории революции такого рода были историями конспирологическими, но все они были историями тех, кого современники и потомки считали победителями. Однако в таких повествованиях отодвигаются на задний план, а то и вовсе забываются многочисленные современники, которые непосредственно не участвовали в послереволюционном переделе власти, хотя своими действиями, а порой и своим бездействием они приводили к власти других политиков.

Удивлявшая современников легкость, с которой победила Февральская революция, объясняется не только силой напора на власть ее давних противников, но и отсутствием поддержки даже со стороны немалой части монархистов, остававшихся таковыми даже в момент падения монархии. Немало активных участников событий вовсе не подозревали о том, что их действия являют собой начало попытки демократизации России: они желали покарать предателей отечества, спасти родину от изменников. Но успех революции объясняется не только энтузиазмом и решительностью различных убежденных противников режима, давних и заклятых врагов династии или ненавистников правящего царя и царицы, объединившихся в дни переворота. Победу движения нельзя представить без удивительной пассивности тех, кто в кризисной ситуации по своей должности обязан был действовать решительно и быстро. Генералы, опаздывавшие отдавать приказы, чиновники, медлившие с передачей важных сообщений, казаки, предпочитавшие не замечать нарушителей порядка, солдаты, намеренно стрелявшие мимо цели, – всех их вряд ли можно назвать революционерами или заговорщиками, но их бездеятельность нельзя объяснить, не учитывая изменения сознания монархистов и фрагментации политической культуры монархизма в эпоху войны. Не все ненавидели или презирали Николая II, но многие былые искренние его сторонники переставали верить в царя. Они переставали любить своего императора.