Трагическая идиллия. Космополитические нравы ...

Конечно, было в самом деле неблагоразумно показываться на улице и рисковать натолкнуться на знакомого французского туриста, но господин Корансез не мог удержаться. Он вел такую крупную игру, что, наконец, нервное возбуждение подавило рассудительность в этом южанине, который обыкновенно был более сдержанным и в высшей степени обладал добродетелью терпения. Про эту добродетель генуэзцы сложили вот какое фамильярное, но меткое изречение: «У кого есть терпение, тот покупает жирных дроздов по лиару за штуку!..»

От сторожа он узнал, что «Дженни» вошла в гавань, и выбежал из дворца, своего верного убежища, чтобы собственными глазами убедиться в приезде невесты. Узнав в ландо прекрасные белокурые волосы госпожи Бонаккорзи, он почувствовал, как волна горячей крови прокатилась по его жилам, и резво, как ребенок, не дожидаясь, пока экипаж остановится, вскочил на подножку. Быстро поцеловал он руку у своей невесты, поздравил с приездом госпожу де Карлсберг и мисс Флуренс, поздоровался, поблагодарил Отфейля и затем с обычным жаром начал рассказывать про свое двухнедельное изгнание:

— Мы уже крепко сдружились — дон Лагумино и я… Вы увидите, какой это странный человечек, в чулках и высокой шляпе. Не правда ли, маркиза?.. Я уже стал «figlio mio»[31]! Он обожает вас, Андриана. Он написал вам брачную песнь в пятьдесят восемь строф!.. И, однако, этот церковный брак без гражданского… Ах, это смущает его. Я поклялся ему, что это задержка всего на несколько дней, может быть; потом еще и князь Паоло подтвердил ему это… Вот еще другой тип… Вы увидите его музей и что он ставит выше всего в этом музее!.. Но вот мы и приехали…

Ландо остановилось перед высоким входом в палаццо. На перилах балкона красовался громадный рельефный герб с тремя звездами Фрегозо, которые некогда были отлично известны по всему Средиземному морю, когда корабли республики оспаривали владычество на море у пизанцев, венецианцев, каталонцев, турок и французов.

Швейцар, одетый в длинную ливрею с гербами на пуговицах, но покрытую пятнами, держа в руках колоссальную булаву с серебряным шаром, провел гостей под своды вестибюля, откуда подымалась громадная лестница. В глубине зеленел зимний сад, засаженный апельсинами. Спелые фрукты сверкали среди листвы, сквозь которую виднелся искусственный грот, уставленный гигантскими статуями богов. Несколько саркофагов украшали этот вестибюль, от которого веяло роскошью и запустением, столь обычными в старых итальянских дворцах.

— Сознайся, моя свадьба отнюдь не принадлежит к числу банальных, — говорил Корансез Отфейлю, провожая взглядом трех дам, от которых он с другом немного отстал.

Они не виделись больше друг с другом после того утра в Каннах, когда вместе посетили «Дженни». За несколько минут этой новой встречи тонкий южанин подметил в рукопожатии и во взгляде Пьера некоторое смущение. Счастье влюбленного ни разу не было смущено на пароходе присутствием мисс Марш и маркизы. Хотя у него не было сомнения, что они знают про его чувство, но он угадывал, что они с уважением относятся к нему.

Наоборот, встретиться с взглядом Корансеза для него было прямо тяжело. «Дело сделано», — подумал провансалец и почувствовал прилив настроения, обусловленного некоторым сходством их положения: он наслаждался счастьем друга, вспоминая о собственном счастье, радовался его блаженству, вспоминая о собственном блаженстве. Он льстил Отфейлю, ласкал его, стараясь рассеять то зерно недоверия, которое угадывал в нем благодаря своему безошибочному чутью.

— Да, — говорил он ему, — эта лестница будет чуть пошикарнее, чем лестница мэрии… И это даже как-то трогательно — иметь такого свидетеля, как ты! Я не знаю, что готовит нам жизнь, и я не слишком щедр на обещания, но помни, что ты всего можешь от меня требовать после того доказательства расположения, которое ты мне даешь теперь… Да, да! Я отлично тебя знаю! Целая масса пунктов должна была шокировать тебя во время этой поездки. И ты пошел на все это ради старого друга, который, однако, не так близок к тебе, как Оливье Дюпра… Не правда ли, моя невеста сегодня утром очаровательно хороша, — продолжал он. — Но, тсс!.. Вот старый князь собственной персоной и вместе с ним дон Фортунато… Гляди и слушай: это стоит труда…

Действительно, на верху лестницы, в стеклянных дверях высокой галереи стояли два старика. Глядя на них, можно было подумать, что они соскользнули с какого-нибудь полотна, на котором Лонги своей легкой и правдивой кистью запечатлел веселую живописность старой Италии. Один был аббат Лагумино, высохший, маленький, с тощими ногами, напоминавшими скелет и облаченными в чулки и панталоны, которые висели как на вешалке. Его собственный стан был одет в длинный духовный редингот.