Трагическая идиллия. Космополитические нравы

— Убежден, как в том, что вижу яхту Марша, — ответил Корансез, указывая на стройную яхту, стоявшую на якоре в порту, и со своего рода хвастливостью, сентиментальной и смелой, не лишенной некоторой грациозности, он продолжал:

— И хотел я просить тебя помочь мне расправиться с этим хорошеньким господином. Ты поймешь меня… Мы, провансальцы, все немножко Дон-Кихоты. Лучи здешнего солнца вливают нам в кровь охоту, страсть увлекаться чем-нибудь или кем-нибудь. Если бы мадам Бонаккорзи была счастлива и свободна, я, наверное, не обратил бы на нее внимания. А когда я узнал, что ее бессовестно эксплуатируют и что она несчастна, я влюбился в нее до безумия. Как дошло до того, что я сказал ей про мою любовь и узнал про ее взаимность, я расскажу тебе потом. Если Наваджеро родом из Венеции, то я из Барбентана. Это подальше от моря, менее романтично, менее славно, но плавать по морям и у нас умеют… Как бы то ни было, а я женюсь на госпоже Бонаккорзи и обращаюсь к тебе с просьбой быть свидетелем у меня на свадьбе.

— Ты женишься на мадам Бонаккорзи? — повторил Отфейль, которому изумление помешало ответить товарищу. — А как же ее брат?

— Ничего не знает, — ответил Корансез. — Вот тут-то на голубом эфирном фоне и выступает добрая фея-благодетельница в образе прелестной баронессы Эли. Без нее Андриана — ты позволишь мне так называть мою невесту — никогда не решилась бы сказать «да». Она любила меня и чуть не умирала от страха. Не суди ее строго. Слишком нежные и чувствительные женщины легко поддаются безрассудной робости, которую надо уметь понимать… Она боялась, но за меня главным образом. Ее пугала воображаемая ссора между мною и ее братом, неприятное объяснение, переходящее к резкости и кончающееся дуэлью. Наваджеро владеет шпагой, как Машо, стреляет из пистолета, как Казаль. Тогда я предложил самую романтическую, самую неправдоподобную развязку — повенчаться тайно, и уговорил ее на это… 14-го числа предстоящего месяца, если Бог продлит мою жизнь, венецианский аббат, на которого она вполне полагается, повенчает нас в часовне генуэзского дворца. Предварительно я скрываюсь из этих мест. Я уезжаю в Барбентан, в мои виноградники. А 13-го числа, когда Наваджеро будет разыгрывать англичанина на борту судна лорда Герберта Богэна в обществе принца Уэльского и еще нескольких не столь важных высочеств, — в то время яхта Марша, на которую будешь приглашен и ты, увезет в числе других пассажиров женщину, которую я люблю больше всего в мире, которой я собираюсь посвятить всю свою жизнь, и вместе с ней друга, которого я больше всех уважаю. Если только этот друг не ответит на мою просьбу отказом… Что же ответит он?..

— Он ответит, — промолвил Отфейль, — что никогда в жизни не был он так изумлен в такой степени, как сегодня. Ты, Корансез, влюблен и влюблен до того, что жертвуешь своей свободой! Ты всегда казался таким легкомысленным, таким индифферентным ко всему!.. И тайный брак!.. Но ведь этот брак не останется тайной и двадцати четырех часов. Ты многоречив, и сам про все рассказываешь всему свету… Во всяком случае, благодарю тебя за чувства, которые ты мне выказал, и обещаю быть твоим шафером…

Произнося эти слова с простотой и серьезностью, печать которых лежала на всех его поступках, он взял Корансеза за руку. Провансалец вполне попал в тон, заставив вибрировать рыцарскую струнку в этой душе, столь благородной по самой природе своей. Без сомнения, бесхитростность и душевная чистота, выказанные Пьером, даже стесняли южанина. Он, конечно, не прочь был воспользоваться ими в своих видах, но, надо полагать, испытывал некоторый стыд, злоупотребляя прямотой этого человека, очарованию которого он сам поддавался. По крайней мере, благодаря другу он сделал такое полупризнание, какого до сих пор еще не срывалось с его языка.

— Только не считай меня таким болтливым… Это все солнце виновато… Но на самом деле мы, люди юга, говорим лишь то, что хотим сказать, и ни слова более… Вот мы и пришли… Тсс!.. — приложил он палец к губам. — Мисс Марш все знает, сам Марш не знает ничего…

— Еще одно слово, — поспешил Отфейль. — Я пообещал тебе быть твоим свидетелем, но ты позволишь мне поехать в Геную отдельно: я слишком мало знаком с этими людьми, чтобы принимать приглашение такого рода…

— Я обращусь за содействием к Флосси Марш, чтобы подавить твои сомнения, — отвечал Корансез, не будучи в состоянии сдержать улыбку. — Ты будешь пассажиром «Дженни»! А знаешь ли ты, почему это судно называется «Дженни»? Надо быть настоящим англосаксом, чтобы додуматься до подобной игры слов. Ты ведь знаешь, что английское the sea, море, произносится как «си», музыкальная нота, и, наверно, ты слышал много про певицу Дженни Линд?.. Ладно! Так вот почему остряк Марш окрестил свою плавучую виллу этим красивым именем: because she keeps the high seas, потому что она добирается до открытого моря, или до высокого «си»… И каждый раз, как он рассказывает эту историю, он до такой степени изумляется собственному остроумию, что начинает хохотать, как сумасшедший… Не правда ли, какая милая игрушка!..