Трагические судьбы

Тут еще вот какой вопрос будоражит мое воображение: а что, если наши герои — Снимщиков и Худенко — диссиденты? Или — страшно сказать — антисоветчики? Ведь они бросили вызов системе, не посчитались с существовавшими правилами игры. И система, почувствовав опасность, подавила их. Филатов вспоминает: «Эксперимент Худенко называли капиталистическим». А большего обвинения, чем в капиталистических замашках, тогда и придумать было нельзя, это была явная антисоветчина. Снимщикову тоже клеили ярлыкдельца капиталистического типа. Это нешуточное обвинение по тем временам. Свидетельствует Филипп Денисович Бобков: «Привлекались не за высказывания, не за инокомыслие, а за действия… в конечном счете — выступали против государственного строя».

Снимщиков и Худенко никогда и слова не сказали против Советской власти, но своими действиями выступали против государственного строя. Они были несовместимы с существовавшей тогда системой, и система их уничтожила.

«Он был очень большим патриотом, — говорит о Снимщикове Комиссаров. — Иван Андреевич был сторонником колхозов, и своим трудом показывал, какие огромные возможности можно реализовать в коллективном хозяйстве. Он показал путь, что нужно делать, чтобы был и хлеб, и молоко, и овощи. Чтобы сельское хозяйство процветало. К сожалению, его не услышали до сих пор».

И Худенко не диссидент, не антисоветчик. Для него было жизненно важно членство в рядах КПСС. Он очень переживал свое исключение из партии, даже больше, чем заключение в тюремную камеру. Когда его совсем прижали и уже взяли под стражу, Заславская пригласила его в Академгородок, где предложила возобновить эксперимент. Через ЦК КПСС пробила этот вопрос. Худенко и Филатову были выделены квартиры, определен оклад в 500 рублей — очень немалые деньги тогда были. Но Худенко отказался: «Партия везде одна, и, пока мне не отдали партбилет, никакого смысла в этом нет». Заславская говорит: «Худенко был коммунистичен и социалистичен до мозга костей. Он абсолютно не мыслил другими категориями. Главный пафос его жизни заключался в том, чтобы очистить соцалистическую систему от тормозов, и показать, что она самая прогрессивная в мире».

Но почему в таком случае именно этих людей система и подавляла? Два Ивана работали на укрепление системы, а не на ее разрушение. Неужели руководители партии и правительства не понимали, что в таких, как Снимщиков и Худенко, заключается их спасение?

Ситуация с продуктами была уже просто катастрофическая. Как раз в то время, когда травили председателей, то есть в 1972 году, Общий отдел ЦК разослал членам Политбюро, секретарям ЦК обзор писем трудящихся. Вот особо впечатляющие выдержки.

Из Волгограда: «Не первый год в магазинах трудно купить говядину, баранину, редко бывают яйца. А сейчас исчезли из продажи молочные продукты и сливочное масло. Если они поступают, то у магазинов возникают колоссальные очереди…»

Из Ярославля: «Картошку сейчас отпускают в магазинах только по талонам — 10 килограммов на человека. Масла сливочного в продаже нет, молоко поступает с перебоями, фруктов и овощей нет…»

Из Углича: «В магазинах только хлеб, соль, маргарин да банки с различными компотами. Поверьте, мы не знаем, чем кормить детей. Молоко распорядились продавать только по талонам, но их выдают только тем, у кого дети не старше трех лет…»

И это на фоне самовосхвалений, трескучих слов, пошлой пропаганды. А тех, кто всё делал для того, чтобы было и молоко, и мясо, давили. Что за странности? Новаторов уничтожали, зато сами разрабатывали пустопорожние «продовольственные программы», в которые не верил ни народ, ни сами партработники. Вспоминает Анатолий Черняев, работник ЦК: «Выступал у нас с «закрытым» докладом «в порядке партучебы» чиновник из Госплана. Дела весьма плачевные. К 1990 году (конечный рубеж «программы») страна не выходила на «рациональные нормы потребления» («хотя они и были снижены Академией медицинских наук» — эти слова были покрыты долгим громким смехом зала)».

Так что даже в ЦК хохотали над программой. Поясним: Академии медицинских наук было дано указание снизить рациональные нормы потребления. И нормы были снижены — мяса советские люди должны были потреблять меньше на 8 килограммов в год, молока — на 50 литров, овощей — на 20.

Какой-то глубокий порок в нашей системе и в нашем русском характере.