Трагические судьбы

Вернулся Худенко от Густова не просто спокойный, а умиротворенный, расслабленный. Лето 72-го года было безумно жарким, над Москвой висела дымка от горящих торфянников. Худенко снял пиджак, расстегнул рубаху, скинул ботинки, носки, развалился в кресле, положил ноги на стул и только после этого начал рассказывать о посещении высокого кабинета: «Отличный мужик Густов! Сразу все понял. Обещал помочь. Я просто, ну, совсем успокоился!»

Вот взрослый вроде бы мужик Худенко, тертый, знает систему — и в то же время такой наивный, доверчивый. Поговорил с ним партийный функционер, действительно, душевный, понимающий, — он и размяк. Густов действительно все понял, почувствовал, что от Худенко только польза. Но что он мог сделать, кроме как сочувственно выслушать? Ну, позвонил в Алма-Ату, попросил оставить в покое новатора. Там вежливо выслушали, сказали, что сами разберутся: у Казахстана собственная гордость. Видно, от отчаяния, что не может помочь людям, Густов позже застрелился.

Худенко, обнадеженный, возвращается в Алма-Ату, а Волков отправляется в Прагу, на новое место работы — в журнал «Проблемы мира и социализма». Через месяц узнает: Ивана Худенко посадили. Для него это был удар.

«Почему деньги в чугунке держали?»

Ну, а что же со Снимщиковым? Как над ним проходил суд? Комиссаров дает канву драматических событий в Подмосковье: «Снимщикова исключили из партии, вывели из состава сельского совета — как депутат он имел неприкосновенность. Борьба была острая, члены сельсовета ни в какую не соглашались лишить его депутатского мандата — давление колоссальное испытывали. В ходе следствия два человека умирают от инфаркта — заместитель Снимщикова и прораб. Прораб умер прямо на допросе в прокуратуре».

30 томов представило следствие в суд. 19 пунктов обвинения! В ходе судебного процесса осталось только три пункта. Сегодня вчитываешься в эти обвинения и душа стонет: за что? Обвинили Снимщикова в том, что он дважды послал в круиз по Черному морю передовиков сельского хозяйства. Страшное преступление. Только подумайте: дал возможность дояркам, трактористам, скотникам полюбоваться на южные красоты, расслабиться, понежиться под сладким солнцем. Преступление!

Что еще преступного совершил председатель? В колхозе работали люди, привлеченные со стороны, так называемые совместители. Им колхоз платил дополнительно 50 процентов от их зарплаты. Но если люди сделали что-то полезное — не платить, что ли, им? Не коммунизм же пока, чтоб бесплатно трудиться. Все равно преступление.

И третий момент — Снимщиков подписывал так называемые процентовки. Тут, конечно, просматривается некий намек на незаконность. Колхоз много строил. А тогда же всё в дефиците, на стройматерилы дефицит просто жуткий. Государственные строительные организации этим и пользовались: они давали колхозу трубы, унитазы, кафель, доски, шифер, за что требовали одного — подписать, будто и строительные работы они выполняли, хотя на самом деле этим занимались сами колхозники. Тогда это была обычная практика, на нее смотрели сквозь пальцы. Но если нужно было кого-то прищучить, тут и объявлялась эта практика преступлением, уголовным деянием.

45 дней разбирался суд в обстоятельствах дела. И принял решение: отправить на доследование. Суду была ясна никчемность обвинения. Но в то время суды никогда не выносили решение: невиновен. Раз завели на кого дело, значит, виновен. Просто не с первого раза удается это доказать. А отправить на доследование означало: следствию выделяется еще время, чтобы все-таки накопать что-то «стоящее» на председателя.

Второй суд. Состав суда был полностью изменен, судья и народные заседатели прошли инструктаж в обкоме партии. Потому очень старались. Теперь суд заседал 68 дней. На процессе происходили душераздирающие сцены. И трогательные.

Анатолий Аграновский, знаменитейший журналит того времени, отразил в своих дневниках суд над председателем. Вот сценка занятная. Одна из свидетельниц, пожилая женщина, на вопрос судьи отвечает: «А я почем знаю? Я по судам не шастаю». Судья: «Не дерзите» — «А я не держу». Судья задает вопрос: «Почему деньги в чугунке держали?» — «А чего? У меня и мать так держала. Оно верней». Судья, назидательно: «В сберкассе процент бы шел». Свидетельница: «Нам чужого не надо… Мы всю жизню копили…»

(Замечу в скобках: с этого диалога много времени утекло, уж деньги поменялись раз десять, а старики все равно хранят их если не в чугунке, то под матрасом. Да и экономист Николай Шмелев на вопрос, как он советует хранить гробовые, ответил: «Я бы посоветовал нашим старушкам, которые уже давно превратили рубли в доллары, держать их в матрасе или в холодильнике. Мой совет — явно в духе сумасшедшего дома. Но и в сумасшедшем доме — тоже свои законы. С ними приходится считаться».)