Трактат о терпимости

Тот, кто попытался бы заставить всех людей мыслить одинаково, безумец. Ведь гораздо легче с оружием в руках подчинить себе целую Вселенную, чем получить власть над умами хотя бы одного-единственного города.

Почему Евклид в свое время без труда доказал человечеству геометрические истины? Потому, что ни одна из них не подвергает сомнению аксиому о том, что дважды два – четыре. Однако в случае с метафизикой и теологией все обстоит по-другому.

Однажды епископ Александр и священник Арий затеяли спор о том, является ли Слово (Логос) эманацией Отца Небесного и каким образом это происходит. Евсевий и Сократ оставили нам свидетельства ответа спорщикам императора Константина. «Вы величайшие безумцы, – написал он. – Вы спорите о вещах, которых не можете понять»… Стоило обеим сторонам проявить благоразумие и признать правоту императора – и христианский мир не утопал бы в крови целых три столетия.

Ведь это действительно безумно и ужасно – объявить людям примерно следующее: «Друзья мои, мало быть хорошими подданными государю, любящими родителями, благовоспитанными детьми, добрыми соседями, верными друзьями, мало быть добродетельными, остерегаться неблагодарности, возносить молитвы Иисусу Христу. Всего этого мало. Нужно проникнуть в тайны Вселенной, знать, как зародилась в ней жизнь. А коль вы не можете отличить „единосущие“ в ипостаси, то будете вечно гореть в аду, о чем мы вам и объявляем. А для начала мы вас зарежем».

И что сказали бы Архимед, Посидоний, Варрон, Катон или Цицерон в ответ на подобное умозаключение?

Константин вовсе не принуждал обе стороны к молчанию; он мог задать вопрос спорщикам: кто дал им право смущать мир? «Разве вы представляете на земле святое семейство? – спросил бы он. – Разве так важно, сотворен ли Логос или зародился, если люди хранят верность ему, если в проповедях их – разумные правила, которыми они стремятся руководствоваться? Пусть я в своей жизни совершил немало ошибок – но и вы тоже; я так же честолюбив, как и вы; я обманывал и был жесток – ради империи; на моей совести убийство почти всех моих близких, и я страдаю от сознания этого; я вижу искупление своих грехов в умиротворении Римской империи; не препятствуйте мне в стремлении закончить дни мои в мире, это единственное благо, которое способно искупить мою прежнюю жестокость». Возможно, его речь не возымела бы должного влияния на спорщиков, но, может быть, его самолюбию льстило возглавить Вселенский собор – в пурпурной мантии, в венце, сверкающем драгоценными камнями.

«Нет никакой логики в выводе: „Раз эти люди взбунтовались в ответ на мое зло, значит, они поднимут бунт и в ответ на мое добро“»

А вот вам то, что открыло врата многим бедствиям, хлынувшим из Азии и вскоре наводнившим Запад. Фурия, вооруженная софизмом и острым клинком, вылетела из каждого спорного в толковании стиха Священного Писания; она завладела сердцами людей, вселив в них исступленную жестокость. Гораздо меньше бед принесли с собой гунны, герулы, готы, вандалы, и самое большое совершенное ими зло – это то, что они сами в итоге вступили в эти фатальные споры.

О всеобщей терпимости

Вряд ли нужно владеть в совершенстве ораторским искусством и быть изысканно красноречивым, чтобы объяснить людям простую истину: христиане должны терпимо относиться друг к другу. Даже более того: я утверждаю, что мы должны считать братьями всех людей. Неужели турок – мой брат? А также китаец, еврей или житель Сиама? Тем не менее это так. Ведь все мы – дети одного Отца, создания одного Бога.

Однако сейчас эти народы презирают нас, обвиняя в идолопоклонстве. И все же они сильно ошибаются. Мне кажется, что я мог бы поколебать гордое упрямство имама или буддийского монаха, обратившись к ним с такими словами:

«Наша планета – всего-навсего точка, маленький шар, который вертится в пространстве так же, как множество других шаров; мы затеряны в этом беспредельном пространстве. И человек, ростом всего-то в пять футов, для Вселенной мало что значит. Представьте себе, что где-то в Аравии или в Кафрии одно такое крошечное существо говорит другому, живущему с ним по соседству: „Слушайте только меня, меня просветил Бог всех сущих миров! Девятьсот миллионов мурашек, таких же как мы с вами, существуют на земле, но только мой муравейник любим Богом, а все остальные для него отвратительны. Поэтому лишь в мой муравейник придет счастье, все же другие до скончания дней будут прозябать в несчастье“».

Прервав мою речь, они бы с удивлением спросили: «Кто этот безумец, произносящий такие глупости?» И мне пришлось бы объяснять им, что это они и есть, я лишь повторяю их слова. Возможно, потом мне удалось бы смягчить их гнев, хотя эта задача не из легких.

А обратившись затем к христианам, например к доминиканцу-инквизитору, я отважился бы сказать ему: