Трактир жизни

Таддэо Цуккеро, художник слабый, раз
Украдкой с полотном пробрался к Аретину
И говорит ему: «Я вам принес картину,
Вы – мастер, говорят, свивать венки из фраз

Для тех, кто платит вам… Немного тускло… да-с,

И краски вылинять успели вполовину.
Но об искусстве я не утруждаю вас,
Вот вам сто талеров, и с этим вас покину».

Подумал Аретин, потом перо берет

И начинает так: «Могу сказать заране –
Мадонна Цуккеро в потомстве не умрет:

Как розов колер губ, а этот небосвод,

А пепел… Полотно виню в одном изъяне:
На нем нет золота – оно в моем кармане».

Говорит старая черешня

Остов от черешни я, назябся ж я зимой,
Инею-то, снегу-то на ветках, Боже мой!

А едва заслышал я твой шаг сквозь забытье,

В воздухе дыхание почувствовал твое,

Весь я точно к Троице разубрался в листы,

Замерцали белые меж листьями цветы.

Было утро снежного и сиверкого дня,

Но когда ты ласково взглянула на меня,

Чудо совершилося – желания зажглись

И на ветках красные черешни налились.

Каждая черешенка так и горит, любя,

Каждая шепнула бы: «Я только для тебя,

Все же мы, любимая, на ласковый твой свет

Сердца благодарного мы – ласковый ответ».

Но со смехом в поле ты, к подругам ты ушла,

И, дрожа, увидел я, как набегала мгла,

Как плоды срывалися, как цвет мой опадал,

Никогда я, кажется, сильнее не страдал,

Но зато не холоден мне больше зимний день.

Если в сетке снежной я твою завижу тень.

А когда б в глаза твои взглянуть мне хоть во сне,

Пусть опять и чудо мне, пусть и мука мне.

Раскаяние у Цирцеи

Красу твою я проклинаю:
Покоя я больше не знаю,
Нет сердцу отрады тепла.

Чем дети мои виноваты?

Кольцо и червонцы взяла ты,
Что знал я, чем был я, взяла,

Я вынес ужасную пытку,

Но губ к роковому напитку,
Клянусь, не приближу я вновь.

С детьми помолюсь я сегодня:

Слова их до Бога доходней,
Целительней сердцу любовь.

Генри Лонгфелло

Дня нет уж…