Трали-вали

– Валька, Валёк, ты не туда показываешь! Больше не пей! – грозя пальцем, заметил Чепиков. – Там голова, там – разум.

– Правильно, душа вот здесь, – Гарик постучал себя по груди.

А Левон Трушкин уточнил.

– А там, чтоб фуражку носить, и было чем пиво пить. – И весело рассмеялся.

Трушкина не поддержали… Юмор сегодня не шёл, не катил. Ни армейский, ни интеллектуальный, ни который ниже плинтуса, никакой.

– Уснуть не мог… Виноватым себя считаю, предателем… – закончил мысль Завьялов.

– Ты? – резко удивился Константин Саныч, – Ты – нет. Ты – человек. У тебя украли деньги, машину разбили, а ты простил. Всё простил. Потому что ты – человек! С большой буквы человек, и великий музыкант. У тебя звук, Валёк, я завидую… Вся страна завидует. Все музыканты… Да. Я знаю. А как ты сегодня, слушай, Равеля в «Болеро» играл!.. Равеля!! О-о-о!.. Это не передать. Ты – талант! Ты – солист! Человек! Та-ак, скажите, – старшина обвёл всех необычайно суровым взглядом. – Он – человек?

– Он – человек. Выпьем за это.

– Не надо! Я подонок.

– О, с какой это стати?

– Ну-ка, рассказывай, девка, маме, кому опять на сеновале отдалась?

– Я смалодушничал…

– Мы все смалодушничали… И что?

– Мне их жалко, понимаете?

– А-а-а, извините, вот тут ошибка: причём тут мы? Куда наше общество шибанутое смотрит? Милиция? Родители, наконец, а? Они в ответе. Об-щест-во!

– У нас для этого свои дети есть. Вот, например, мой Борька… Кому хочешь могу отдать… Такой стервец растёт… Дай, да дай! То купи, это купи… Всё только ему… А он, стервец, эгоистом растёт, конфетки отцу не даст, пожалеет. У тёщи, помню, изо рта вырывал… Разве так нас родители в советское время воспитывали, так? Я помню… ремнём! А начну воспитывать… Моя как на амбразуру на меня кидается – не тронь ребёнка, он ещё маленький… Роди сначала, кричит… А кто его родил, в смысле сделал? Кто? Не я что ли? Я! Если б не я – летела бы она у меня сейчас вверх тормашками… Борька точно мой, один в один… Даже родинки одинаковые… Роднулька моя! Я за него кому угодно пасть порву. Давайте выпьем за детей…

– Эти тоже хорошие.

– Какие эти? А-а-а, бандюки. Беспризорники эти? Ты что, Валентин, они же отбросы общества… От них же… Ты слышал, как от них пахло? Это же чёрт знает что… Курят, матерятся, – сам же говорил… А ты их взял, и в оркестр к нам привёз… Ну ты дал!.. Балда! К нам, в святая святых!

– Правильно привёз… Мы же люди, человеки… Мы не только Штрауса с листа можем, должны, в смысле… – заметил Гарик.

– Нет, извините, мы не исправительное заведение, товарищ Мнацакян. Мы не тюрьма… Старшина вчера говорил! Мы – музыканты. А музыкант, это звучит гордо.

– Чем гордиться, если мы слабаки? Мы же не вступились!

– Правильно Валентин говорит, – отозвался Константин Саныч. – Я на его стороне. Я поддерживаю. Мне тоже нехорошо. Я, например, точно теперь не могу собой гордиться… Правильно лейтенант сказал. Он хоть и молодой, пацан, но всё увидел, – не лучшие мы. Здоровые, взрослые мужики пнули мальчишек, пошли вон! Ффууу!

– Мы так не говорили…

– Не важно. Отправили… Я б на месте Генки Мальцева не смог задание выполнить. Отказался бы. А Генка сильный, Генка смог… И Кобзев тоже. Уважаю. И премию нам незаслуженно дали. Нам отказаться надо. Мы недостойны.

– Позвольте… Позвольте… Как это отдать? У меня уже и нет ничего, мы всё с Людкой истратили… Даже на книжку класть не стали, знаем, что нас снова кто-нибудь, падла, возьмёт и сдефолтит, учёные уже… Жизнь она одна, и прожить её надо… как говорил этот… сегодня. Мы так с Людкой и решили. Завтра поздно будет… Думаем, примут эти, думцы, опять какой-нибудь ошибочный закон, стране окончательный копец придёт. Нам в смысле. Окон-чательный и бесповоротный! А нам это надо? Нам не надо. Наливай!..

– Стоп! Мы ж не об этом, мужики…