Трамвай без права пересадки

На задней площадке простонала одна из курток. Иона невольно повернулся к ним, заподозрив, что дело у них дошло до совокупления. Но нет, они по–прежнему равнодушно целовались. Грохотала в наушниках дёрганая жестокая музыка.

«Быть может, — подумал Иона, — они хотят установить рекорд по целованию и попасть в книгу рекордов Гиннеса».

За окном то и дело мелькали заводские цеха, ангары, какие–то кособокие заброшенные строения, столбы пара, бьющего из–под земли, трубы, пустые оконные проёмы, ржавые контейнеры и груды мусора. Не было видно ни людей, ни дыма из труб, ни машин, ни снующих туда–сюда тепловозов. Не слышно было заводского шума, гудков, лязга и грохота.

Кто–то новый явился рядом с Ионой. Повернувшись, он разглядел пассажира, перебравшегося сюда с передней площадки. Сухой, измождённый, со впалыми щеками, он приблизился вплотную, словно решил обняться.

«Чахоточный, наверно, — подумал Иона. — Так и будешь — Чахоточный».

А тот, вдруг прижавшись к Ионе, прошептал чуть ли не в самое его ухо:

— Вот вы давеча сказали про водителя…

— Ну да, — кивнул Иона, поощряя умолкшего Чахоточного продолжать.

— Про удар, — будто неохотно продолжил тот.

— Ну да, — повторил Иона.

Но Чахоточный, кажется, сказал всё что хотел. Он отодвинулся и принялся равнодушно смотреть в окно, за которым виднелось в мареве испарений рукотворное озеро из жёлто–зелёных зловонных сточных вод. К нему со всех сторон опускались сливные трубы. Плавал в мутной жиже всевозможный хлам.

Явился летящий над самой землёй грязно–серый голубь. Несколько секунд следовал параллельно трамваю, пока на всём лету не врезался в трансформаторную будку, отвалился от стены, как обломок штукатурки, упал в кучку полуистлевших воробьиных, вороньих и голубиных тел.

«Отравлен, — подумал Иона. — Или тоже слеп, как те люди, у бараков… И слепы люди, и птицы слепы. И крылья ржавы и ржавы скрепы…»

— И что? — потянул он Чахоточного за рукав. — Ну, удар, и что?

— Ничего, — дёрнул плечом тот и отступил ещё на шаг.

Так и ехали дальше порознь, но не долго. Через пару минут Чахоточный снова приблизился, потянулся губами к Иониному уху, словно вознамерился поцеловать.

— Про трамвай–призрак слыхали? — прошептал он под пристальным взглядом Маньяка.

— Нет, — качнул головой Иона.

— Ну как же! — захлебнулся шёпотом, заторопился Чахоточный. — Трамвай призрак. Года три тому назад… да, года три, точно… сгинул этот трамвай в заводских окраинах. Как раз одиннадцатым номером ходил. Со всеми пассажирами и сгинул как раз где–то в этом районе.

— И что?

— Не понимаете? — удивился Чахоточный Иониной тупости. — Наш трамвай — это же он и есть. Говорят, управляет им мёртвый вагоновожатый.

— А мы, значит, его пассажиры?

— Пропавшие, — радостно кивнул Чахоточный.

— Но я не пропадал в этом трамвае, — возразил Иона, заподозрив в Чахоточном сумасшедшего. — Я только час назад в него сел.

«Поторопился я с прозвищем, — подумал он. — Шизиком надо было его назвать».

— Это вам так кажется, — мотнул головой Чахоточный. — Это вам так кажется, что час назад. А на самом деле мы в нём уже три года едем. Преломление времени. Слыхали?

«Точно шизик, — подумал Иона. — Хотя… Что–то такое про трамвай я действительно слышал…»

— А вот и кольцо! — радостно воскликнул Кот. — Я же говорил!

Иона уже не помнил, что именно Кот говорил про кольцо.

За окном действительно видны были рельсы — ржавые, давно не езженые рельсы, уложенные кольцом. В центре кольца стоял полуразрушенный вагончик диспетчерской. На боковой ветке, в тупике, застыла пара вагонов. Раскрытые двери скалились гнилыми зубами–ступеньками; ни одного человека не было видно ни внутри, ни на перроне. Навес над перроном давно прогнил и почти развалился.

— Сейчас развернёмся, — сказал Маньяк. — Ну слава богу, поедем обратно в город.

— Чёрта с два! — грубовато возразила Юдифь. — Поедем до цемзавода, как я сказала.

И она, похоже, была права. Во всяком случае, вагон уверенно миновал поворот на кольцо и проследовал дальше. Разумеется, без намерения сделать остановку.

— Господи! — простонала Прачка. — Да что же это делается?!

Снова захныкала девочка.

— Мы так и до моря доедем, — неуверенно пошутил Клещ.

— Не порите чушь, — усмехнулась Юдифь, которая, кажется, юмора не понимала и не признавала. — Рельсы кончаются у цемзавода. До моря — только на такси.

— Думаете, здесь можно поймать такси? — поинтересовался кто–то. — Было бы здорово. А то что–то на нервы действует уже этот трамвай.

— Странно, — задумчиво произнёс Профессор. — Ну доедем мы до конечной, до… цемзавода этого вашего…

— … он не мой, — вставила Юдифь.

— … и что дальше? — не обратил Профессор внимания на её поправку.

— Ничего, — прошелестел Чахоточный.

— В смысле? — повернулся к нему Профессор.

— Да вот так, — пожал плечами Чахоточный. — Ни–че–го. Конец. Всему. Небытие.

— Смерть? — кажется, увлёкся этой мыслью Маньяк.

— Что–то вроде, — глянул на него Чахоточный и снова повернулся к Профессору. — Небытие, понимаете? — и Маньяку: — Граница между жизнью и смертью — без времени, без пространства, без…

— Я не хочу умилать! — заплакала девочка.