Трамвай мой - поле

Когда пришла Динка, дядя Митя хотел её поцеловать, но она оттолкнула его:

– Пора, ребята, домой. Поздно.

Двор уже спал. Ни одного светящегося окна. Только звёзды на покосившемся небе да тусклая лампочка над подъездом.

– Что, салажонок, захмелел маленько? – спросил Малый.

– От салажонка слышу.

– Ну ты брось, я ведь по-доброму.

Они подошли к уборной, помочились прямо у входа, над решёткой от помойного слива. Малый придерживал ногой дверь, чтобы не захлопнулась, так как в уборной не было лампочки.

– Суки, – сказал Костик, – снова кто-то лампочку спёр, отец только вчера повесил.

– А слабо поймать?

– Кого?

– Вора.

– Ну да?

– А слабо? Ну?.. Что даёшь?

– За что?

– За то, что скажу тебе, кто лампочки ворует.

– Ну?

– За “ну” только кобылы пляшут. Да и то не все.

– Ладно, не юли. Чего хочешь? – сказал Костя и направился прочь. Но Малый пошёл за ним, ухватил за плечо, остановил:

– А ты подумай.

– Ну хорошо, подумаю, – сказал Костик, чтобы отвязаться. Его уже изрядно мутило, ныло колено, жгла ладонь.

– Бузю?! – выпалил наконец Малый.

– Что, Бузю? – не понял сразу Костя.

– Бузю даёшь?..

– Как это?

– А так. Я – тебе, ты – мне. Идёт?

Костя молчал. Он уже всё понял. И всё равно молчал. Он не знал, что ответить. А Малый продолжал давить:

– Не хочешь? Ну что ж… Не хочешь – так не хочешь. Я думал, тебе всё ж охота будет отцу помочь. А ты, оказывается, салажонок и есть. А я-то думал… Ты хоть знаешь, сколько он на лампочки эти тратит? Сказать? То-то же…

Костя подумал вдруг, что, кроме Малого, воровать лампочки, по сути, некому.

– Ну ладно, отцу помогать ты не хочешь. И не надо. Пусть ему тимуровцы помогают. А как насчёт себя?.. Слабо?

– ?!

– Мореходка!

– За Бузю?

– А то не стоит?.. Ты Логинова видел? В субботу с матерью к нам приходил. Видел? Усатый, с кортиком. Мой будущий пахан. Не веришь? Во! Ты думаешь, кто он? Замполит всего училища. Слабо?.. Ему только пальцем шевельнуть…

– Что же он за тебя ещё не шевельнул?

– А это мы будем посмотреть. Ну что, идёт?.. Идёт? – Малый протянул руку. – По рукам?..

– По рукам, – решил схитрить и заодно подразнить его Костя. – По рукам. Только… только сперва мореходка, а потом Бузя.

– Ну, ты скажешь! Ну хохмач!..

Костю прошибла испарина. Он понял, что хитрость не удалась. Он попросту просчитался.

– Да нет же, ты не понял меня, – сделал он вялую попытку пойти на попятную. – Ты не понял меня. Я не шучу… Сперва мореходка, потом… потом…

Малый молча смотрел на него и стервозно лыбился. Затем поднёс кулак к его носу и прошипел:

– На-кась выкуси!

И едва их глаза встретились, как Малый совершенно неожиданно, в одно мгновение смахнул с лица злобу и расхохотался. И тут же обнял Костю за плечи и дружелюбно, как ни в чём не бывало, повёл его к Костиной калитке.

– А что, дрейфанул? Слабо, а? Признайся. Дрейфанул?.. Ну разве корешей обижают. Ты же кореш мне. Так? – Так. Ну так я тебя как кореша прошу… без всяких покупок прошу… Уступи мне Бузю. А?.. Или помоги и мне её как-нибудь… Мне ведь восемнадцать скоро стукнет, а я всё с вами, салажатами… Я просто ростом не вышел, а пушка, если хочешь знать, с этим не считается… Особенно по ночам, когда слышу, как маменьку мою капитаны шуруют… Думаешь, легко? Я и колы из-за этого хватаю. Ничего в башку не лезет…

Долго ещё молил и упрашивал Костю Малый. И Костя, уже было отрезвев во время затеянного Малым торга, вдруг почувствовал тошноту и головокружение. Он с трудом дотащился до постели, но перед тем как отключиться, с острым отвращением к себе вспомнил о том, что под конец всё же сжалился над Малым, пообещал ему.

И ещё он подумал о том, что противен самому себе не потому, что сжалился, и не потому, что пообещал, а потому, что дал обвести себя скотине. Потому что поддался торгу. Потому что струсил.

И уже совсем засыпая, под толщей тошноты: ничем он не лучше Малого. Малый, хоть и скользкий гадёныш, но всё же честный. Во-первых, у дяди Мити не выдал его, ни разу за весь вечер насчёт Бузи не съехидничал. Во-вторых, всю душу перед ним выложил и не обманом взял, а мольбой.

– Ты их из окна видела?

– Кого?

– Собак.

– Из окна.

– Ну, расскажи.

– Ну что рассказывать? Была девчонкой, увидала собак за этим делом, внутри всё оборвалось.

Он проснулся от страшной боли в ухе и крика. Это отец, ухватив его спящего за ухо, тащил на кухню:

– Негодник! Негодник ничтожный! – кричал отец. – Иди полюбуйся! Полюбуйся, что ты наделал! Пьянь ореховая! Антихрист! Урод!

Он перебросил руку с уха на затылок и стал давить его книзу.

– Ну что, нравится?! Нравится, негодник?! Пёс неблагодарный! Пёс! Пёс!

И Костя увидел растёкшуюся лужу блевотины. И вспомнил. Вспомнил, как ночью ему сделалось совсем худо, как он вставал и его рвало. Но он был уверен, что успел добежать до ведра.

Лужа набегала на глаза всё ближе и ближе. И наконец он захлебнулся.

– Вот так. Вот так. Будешь знать у меня! – хрипел отец. – Будешь знать негодник! – И, обессилев, отшвырнул Костю в сторону.

Всё стихло так же внезапно, как и навалилось.