Транквилиум

Оставить его здесь истекать кровью?.. По дикой самоуверенности шефа никто не взял с собой бинтов. Он плевался и кричал, когда кто-то брал бинты: ты что, козел, думаешь, на меня кто-то может покуситься? Думаешь, да? Уж не ты ли сам? И так далее…

Теперь вместо носа и рта у него была дыра, в которую прошел бы кулак.

Ничего не сделать, понял Мерсье. Он присел рядом с Доггерти, пощупал шею – и ударил тремя пальцами по сонной. Тело дернулось. Из дыры выплеснулся фонтан крови. Все.

Лейтенант Завитулько получил пополнение и возвращался на фронт. Две сотни молодых необстрелянных – только лагеря – матросов разместились на восьми конных транспортах: длинных подрессоренных телегах, запряженных четвернею. Когда в воздухе показалась, рокоча, давешняя «чертова мельница», он скомандовал «врассыпную!» просто для тренировки. И даже удивился поначалу, что там, на небесах, с ними согласились поиграть…

Потом, когда машина, наконец, улетела, он встал, оглушенный, и пошел собирать тех, кто остался.

12

– Как-то странно мы встретились, – сказала Светлана. – Тебе не кажется? Будто… – она поискала слова. – Будто было лучше.

– Да, странно, – сказал Глеб. – Действительно… не было дня, чтобы я не вспоминал тебя. Этим спасался. И вдруг… Я думал, что это сон, бред…

– Кажется, я понимаю. Тут я, живая, такая, как есть: нечесаная, грязная. Воняю, наверное. Вши были – правда, вывела. С сопливым мальчишкой на руках. Так, да?

– Нет. Просто… я уже простился с тобой – здесь, в себе. Это была прежняя жизнь, она никогда не вернется. Это был другой я – совсем другой. Этот я любил самую лучшую в мире женщину… но – жизнь назад. Будто мы уже все умерли и живем заново. И я так привык к этому… и вдруг – ты. И оказывается, что это все придумано – и про другую жизнь, и про то, что я другой, и про минувшую забытую смерть. Все, что есть вокруг, происходит на самом деле, и недавнюю нашу жизнь мы помним не по рассказам в растрепанных книжках, а – сами… И только мнится, что она миновала давным-давно и без следа. Это мы – ее след.

– Вот он, самый главный след, – Светлана качнула Билли. – Нравится?

Глеб снова долго-долго всматривался в личико спящего.

– Красивый, – сказал он.

– И только?

– Я еще не узнал его ближе…

Они шепотом засмеялись.

– Ты будто замороженный, – сказала Светлана. – Что-то, может быть, не так?

– Не так – все, – отмахнулся Глеб. – Война, разруха, вторжение, контрвторжение… все не так, все через колено. Главное, не сделать ничего, не поправить…

– И конечно, поправлять должен ты? – она взглянула на него чуть иронически.

– Увы, да.

– А почему?

– Не знаю. Ответа не имею, капитан. Так легли карты. В свое оправдание могу сказать только: будь со мной все иначе, будь я другой – мы бы не встретились никогда. Помнишь день нашего знакомства?

– Еще бы…

– Все четверо – мы чудом избежали смерти. Причем дважды. Помнишь?

– Олив сказала, что это знак.

– Это действительно был знак.

– Не сомневаюсь…

– Все гораздо… массивнее, чем ты думаешь. Я тебе расскажу все, что узнал о себе… позже, в более спокойной обстановке…

– Этого никогда не будет.

– Не будет чего?

– Спокойной обстановки. У меня, помимо всего, есть и свои дары. Дар предчувствия. Он говорит мне, что спокойной обстановки уже никогда не будет…

Она вдруг заплакала.

– Господи, кому мешало то, что мы живем тихо и спокойно? За что ты нас гонишь куда-то, за что убиваешь? Разве грех был – любить? Разве можно за это?..

Глеб обнял ее за плечи и так держал, переливая в себя ее горе. Ее напряжение и смиренный гнев. Никогда он не чувствовал себя настолько нужным.

– Все вернется, – сказал он. – Я тебе клянусь: все вернется.

– Как ты можешь клясться? – всхлипнула она. – Если бы от тебя хоть что-то зависело…

– Ты не поверишь, но именно от меня зависит очень многое…

Она отстранилась немного и посмотрела ему в глаза.

– Глеб, не шути так. Это…

– Я не шучу, – вздохнул он. – Я страшно серьезен.

Она опять заплакала. Сквозь всхлипы пробивалось: «не знаешь… так одиноко, так… хоронили, и никто, никто… как в каком-то вихре… и теперь еще…» Глеб вытирал ее слезы, но не успокаивал – молчал.

– Все будет, как прежде, – сказал он, наконец. – Ты больше никогда не захочешь плакать.

Третье, четвертое и пятое сентября были для Алика одним огненно-дымным пятном. Он запомнил – яркой вспышкой – момент, когда ему сообщили о том, что группа вторжения внезапно начала боевые действия. Он только что расстался с господином Байбулатовым и прилег отдохнуть на свою складную брезентовую коечку, подумывая о том, что неплохо бы, наконец, остепениться, найти постоянную женщину… жениться, наконец…

Это был именно тот момент, когда он вдруг поверил, что все обойдется миром.

Несколько минут он прожил в этой полнейшей уверенности. Да, было чуть-чуть досадно, что вся подготовка летела к чертовой бабушке… ну и что? Зато – тишина, свобода, любовь… Про войну с трудовиками он почти забыл – настолько несерьезной она казалась.

Какой-то шум нарастал в лагере. Потом полог палатки приподнялся, заглянул Илья.