За пределами колоний также росло давление и стимул к изучению европейских иностранных языков. Китайское государство, которое в эпоху Цин официально было трехъязычным (китайский, маньчжурский, монгольский), никогда не считало нужным поощрять изучение европейских языков. Парадоксально, но именно этим объясняется высокая лингвистическая компетенция миссионеров-иезуитов в период раннего Нового времени, настолько высокая, что многие из них выступали в качестве переводчиков цинского императора при контактах с эмиссарами из России, Португалии, Нидерландов или Великобритании. Но поскольку бывшие иезуиты, оставшиеся в Китае после упразднения их ордена в Европе, не владели английским языком, британские посланники, установившие в 1793 г. первые дипломатические контакты, в ряде случаев могли общаться только посредством предварительного перевода на латынь в пользу иезуитов. Когда после 1840 г. потребовалось вести более серьезные переговоры, таких посредников уже не было. В Китае изначально отсутствовал персонал, обученный языкам, - еще один недостаток в общей асимметрии между Китаем и Западом, и император долгое время придерживался старой цинской политики, максимально затруднявшей изучение китайского языка иностранцами.
В Османской империи изучение европейских языков также не поощрялось вплоть до XIX века. Но после 1834 г. (сопоставимая китайская дата - 1877 г.), когда Возвышенная Порта начала создавать постоянные дипломатические представительства в главных европейских столицах, некоторые из ведущих реформаторов Танзимата познакомились с иностранными языками и зарубежными странами, работая дипломатами за границей. Новая властная элита эпохи Танзимата рекрутировалась не столько из армии и улама (духовенства, получившего юридическое образование), сколько из Бюро государственных переводов и канцелярий посольств. В Китае же цинское правительство изменило курс только после поражения во Второй опиумной войне в 1860 году. Уже через два года в Пекине была основана переводческая школа Тунвэньгуань - первое учебное заведение западного типа, в задачу которого входило обучение англоязычных специалистов и перевод технической литературы с Запада (что было не так уж сложно, учитывая, что, как и в Турции несколькими десятилетиями ранее, большая часть лексики сначала должна была быть создана на языке назначения). Даже некоторые из крупных государственных арсеналов и верфей, появившихся в этот период, имели при себе языковые отделы. Однако наиболее важным каналом передачи языка были миссионерские школы и университеты. На Парижской мирной конференции 1919 г. Китай выставил молодую гвардию способных дипломатов, которые поражали окружающих своим знанием иностранных языков.
В Японии, где классический китайский оставался самым престижным языком образования вплоть до конца эпохи Токугава, за контакты с голландцами в Нагасаки отвечали специализированные иерархии переводчиков; мир подлинной учености не имел с ними практически ничего общего. Именно через это игольное ушко голландской торговли, только с официального одобрения, европейские знания попадали на закрытый архипелаг. Только после 1800 г. японскому правительству стало ясно, что голландский язык - не самый важный европейский язык, и теперь все больше усилий прилагалось к переводу с русского и английского. С XVII в. японцы были знакомы и с переводами западных научных и медицинских текстов на классический китайский язык, выполненными иезуитами в Китае с помощью местных ученых; "Голландские исследования" (rangaku), в которых научные материалы занимали видное место с 1770-х годов, были не единственным путем передачи западных знаний в Японию. Но в конечном счете более интенсивное внедрение этих знаний в период Мэйдзи стало возможным только благодаря тому, что помимо привлечения западных специалистов более планомерно велась работа по развитию переводческих навыков у самих японцев.