Трансформация мира. История XIX века

Те, кто на собственном опыте убедился, что не везде в мире действуют одинаково строгие стандарты пунктуальности, не будут недооценивать способность человека сопротивляться времени и жить одновременно в нескольких временных порядках: то есть справляться как с прерывистым мирским опытом времени, так и с абстрактным временем часов и календаря. Антропологи обнаружили множество примеров обществ, в которых не было ни астрономии, ни часов, но которые были способны различать "точки во времени" и текущие процессы и координировать свою деятельность точно во времени. Привлекательная гипотеза Э.П. Томпсона о том, что восприятие времени было полем битвы в культурных конфликтах ранней индустриальной Англии, кажется, имеет лишь ограниченную применимость к другим регионам и другим эпохам. Ее обоснованность открыто оспаривается на примере Японии. Японские крестьяне позднего периода Тогукава (до 1867 г.), конкурировавшие друг с другом в небольших хозяйственных единицах, ориентированных в основном на интенсивное земледелие и ремесленное производство для рынка, отнюдь не жили в идиллической гармонии с ритмами природы, а относились ко времени как к ценному ресурсу, который должен использоваться в соответствии с продуманным планом. Плохая экономия времени означала разорение семьи. Когда в 1880 году началась индустриализация, рабочие уже были заняты непрерывным потоком работ во все времена года. Новая заводская дисциплина, которая в Японии долгое время была довольно мягкой, не казалась слишком угнетающей. В отличие от своих товарищей по рабочему классу в Европе и США, японские рабочие мало жаловались на интенсивность эксплуатации и не ставили сокращение рабочего дня в число своих главных требований. Более важным для них был моральный вопрос о том, что руководство должно признать их партнерами в иерархии предприятия.

Совсем иначе обстояли дела на хлопковых плантациях американского Юга до Гражданской войны, где надсмотрщики издавна устанавливали жесткий ритм работы "банд" из рабов и подкрепляли его крайним насилием. Вскоре в руки рабовладельцев попали новомодные механические часы, которые они стали использовать в качестве арсенала трудовой дисциплины. В отличие от фабричных рабочих - будь то в Англии, Японии или свободных от рабства северных штатах США - рабы не могли спорить с начальством по поводу рабочего времени. Здесь часы были гораздо более очевидным односторонним инструментом принуждения, хотя в конечном итоге они изменили жизнь и рабовладельца: хозяин и раб разделили новый мир безжалостно тикающих стрелок. Часы служили и другой, совершенно иной цели, поскольку плантаторская олигархия пыталась с их помощью установить связь с культурными традициями более развитого Севера. Как и во многих других ситуациях по всему миру, часы, находящиеся в частной собственности, стали одним из самых мощных символов современности.

При ближайшем рассмотрении необходимо провести еще ряд различий: между деревенским и городским временем, мужским и женским, стариковским и молодежным, военным и гражданским, временем музыкантов и мастеров-строителей. Между объективным временем хронометра и субъективно переживаемым временем находится социальное время "типичных" жизненных циклов в семье и на работе. В нем, в свою очередь, проявляются различные сочетания культурных норм, экономических задач и эмоциональных потребностей. Особого внимания заслуживает вопрос о том, переживалось ли и при каких обстоятельствах социальное время также коллективно, например, как цикл поколения.

 

Ускорение

Было ли ускорение характерным опытом, который разделяло исключительно большое количество людей, переходящих в XIX век? После появления парового двигателя и его механического сочетания с колесами и корабельными винтами XIX век стал веком революции скоростей. Хотя резкое увеличение скорости, ставшее возможным благодаря воздушным и значительно улучшенным автомобильным перевозкам, произойдет только в следующем столетии, железная дорога и телеграф ознаменовали собой решительный разрыв со всей предыдущей историей. Они были быстрее самой быстрой лошади и кареты или самого быстрого гонца. Перевозка людей, грузов и новостей была освобождена от оков биомоторной системы. Это развитие не имело иных причин, кроме технологических. Как бы ни различались культурные реакции и формы занятости, эффект от железнодорожных перевозок был в принципе одинаков во всем мире. Ощущение физического ускорения было прямым следствием новых технологических возможностей.