Трансформация огня

Строкой, печатными листами
размноженные, как эстампы,
заполоняют старый дом
отчаянные грезы — штампы.
Они на столике в прихожей,
они белеют у кровати красавицы,
для всех пригожей.
Она опять решает — хватит.
Протяжно думает о том,
что в этом крае снег и слякоть,
снимаешь угол у старухи.
Кашмира нет, устала плакать,
он был в стихах,
стихи — от скуки.
На стенах темного бетона
очами северных святых
торчат из белого картона
изобретенные цветы.
Из горных сел идут девчонки,
веселые, без биографий,
босые ноги колет гравий,
тропа надежды — не бетонка.
Потуже затянув платок,
смущенно приподняв подол,
зажмурившись, вступала, ох,
в тот первый ледяной поток.
Потом в другой. А третий шире —
и холоднее, не могу!
Какие там цветы в Кашмире,
оставленном на берегу?
Забыла.
…Падали снежинки.
Прошел полуночный автобус.
Она порылась в пачке «Шипки»,
к мечтаньям не спеша готовясь —
о домике с оранжереей,
где в электричестве жиреют,
не зная ни пурги, ни ветра,
ничтоподобные соцветья.
Ее тоска сильнее книжной.
Она стоит в рубашке нижней
на фоне серого окна.
Одна.

РАВНОВЕСИЕ

Снежинка на лицо упала.
Остановились поезда.
Замолкли аэровокзалы.
В горах обрушились обвалы.
Непоправимый образ женский —
одна морозная звезда,
одна ошибка — навсегда,
один мазок, и — совершенство.

…Внушал на золотой трубе

картины чувств районный лабух.
«Мечтай,— я говорил тебе,—
мечта — произведенье слабых.
Расческой разрезай листы
романов будущего века,
они боятся темноты,
они не переносят света.
Не испугайся тех страниц
пустых, белеющих, как поле,
листай и вглядывайся:
в них
мы снова встретимся с тобою.

Еще налепят снежных баб

на поле летнего стыда,
еще проступит на губах
неутверждающее „да“.
Еще согреются сердца
прерывистым потоком речи.
Мы встретились,
и нет конца
непостоянству нашей встречи».

Весенний, перезревший снег

проходит сонно по селу,
неокончательный, как «нет»,
сквозь осторожный поцелуй.

МАЛЬЧИШЕСТВО

Г. Толмачеву