TRANSHUMANISM INC.

— А сейчас я приведу свой любимый анекдот из «Тумбочки». Чтобы вы поняли, о чем речь, придется объяснить некоторые культурные референции. В раннем карбоне вместо электронной почты люди обменивались телеграммами. Это было почти то же самое, что электронная почта — только письма проходили через специальное приложение, называвшееся «Телеграф». Телеграмму сначала распечатывали в офисе «Телеграфа», где ее читали цензоры, а потом распечатку приносили вам домой. Можете представить себе карбоновый футпринт подобной практики. При отправке карбоновых телеграмм оплачивалась каждая буква. А евреев в это время считали скупым народом — во всяком случае, в славянском фольклоре. Теперь вы знаете достаточно, чтобы понять, о чем пойдет речь. Итак…

Коуч сделал таинственное и торжественное лицо, как подобает при обращении к древнему эпосу, и пропел:

— Абрам умер. Его сосед Мойша посылает телеграмму Исаку: «Абрам все». Исак отвечает: «О».

Сделав паузу, показывающую, что тело анекдота кончилось, коуч уже другим тоном продолжил:

— На профаническом уровне это понимали в том смысле, что евреи экономят на всем, в том числе и на выражении эмоций. Но «Тумбочка Рабиновича» разъясняет, что на тонком плане анекдот повествует о другом: некий цадик совершил запретные магические действия, поднялся по ступеням сожженного пути и уподобился Всемогущему и Всеведающему. Возвысившись духом, он умер как отдельная личность и стал ничем, а через это всем — как было зашифровано в «Интернационале» и других эзотерических проекциях каббалы. И вот другой каббалист извещает об этом третьего, их общего учителя. Наш Абрам стал всем! Но третий, вместо того чтобы поздравить ученика с духовным достижением, издает вопль ужаса. Вглядитесь только в это разинутое «О», напоминающее «Крик» Мунка… Почему он кричит? Да потому, что понимает в божественном куда больше первых двух…

Коуч сделал театральную паузу.

— …и, понятное дело, все они экономят на телеграммах.

Вот тут Маня и почувствовала тоску — не обычную лицейскую скуку, а какую-то не знакомую прежде пронзительную, почти физическую боль в груди. Словно бы она слышала уже эту байку и с тех пор так и не сумела вытряхнуть ее из ума.

Она подняла глаза на портрет вождя, чтобы отвлечься — и это почему-то подействовало.

С портрета на нее смотрел черноволосый мужчина лет тридцати-сорока, с лицом серьезным и усталым от ночных раздумий. Под портретом была подпись маленькими буквами:

бро кукуратор

В маленьких буквах был смысл: смирение перед народом. Морщины на лбу и ранняя седина на висках подчеркивали лежащий на вожде груз, но моложавость намекала, что бро готов нести свою ношу еще много-много лет, декад и столетий.

Имени-матчества у бро кукуратора теперь не было. Прошлого тоже — оно было полностью стерто. Не было даже фамилии, только должность: кустодиан развития и куратор гейзера. Все личное он отринул давным-давно, приняв баночную вахту за рулем Доброго Государства после свержения клонированной династии Михалковых-Ашкеназов.

Вопрос о настоящем облике бро кукуратора был, конечно, сугубо философским — потому что тела у него не было. На портретах в присутственных местах его изображали статным красавцем в зените земной жизни — на основе «реального исторического облика», в достоверности которого многие сомневались. Остальных баночных сердоболов лепили по той же схеме, стараясь только, чтобы никто не выглядел мудрее и моложавее самого кукуратора.

Поскольку все члены высшего руководства давно переехали в банки, Государственный Совет называли не иначе как бидоном, за что болтуны получали от своих кукух минусы в карму: конечно, не ГШ-слово, но все равно минус-термин, примерно как укуратор. Целиком бидон можно было увидеть на кумачовом щите в вестибюле (кое-кто в лицее на этот кумач поплевывал) или на ежегодном заседании Госсовета. Впрочем, трансляцию смотреть не заставляли.

Но от портрета кукуратора спрятаться было невозможно даже в вольнодумствующем лицее. Бро встречал Маню в каждой аудитории, а на военном деле всю стену вокруг вождя занимали его баночные генералы — бритые герои во френчах с ромбами, которым лукавая дизайнерская рука добавляла не только родинки на носу, но и заклеенные порезы от бритвы.

* * *

Гольденштерн неукоснительно водил Маню на занятия по Историческому Анализу, что казалось ей странным, поскольку он наверняка знал предмет лучше любого историка — помнил сам.

Впрочем, Прекрасному могло быть интересно, как историю трактуют. Лицейский коуч не зря говорил, что понимание прошлого меняется чаще, чем женская мода — и становится настолько же обязательным. К тому же лицей был свободных взглядов, и принятая в нем трактовка событий сильно отличалась от официальной версии: сердобольский политрук, наверное, умер бы от сердечного приступа, услышав, чему здесь учат молодежь.