Трансильванские рассказы

Возвели храм больше прежнего, и просторнее, и светлее, и краше. А икону ту на северной стене повесили. Вскоре отметили сельчане, что всяк немощный, кто перед образом из пожарища помолится, от недуга излечится. Слепые начинали видеть, глухие – слышать, лихорадочные не тряслись от озноба, лентовики исторгались, проходили боли в вертлугах, прекращалась чахотка, язвы очищались от ихора и затягивались сами собою.

И хоть стояла Кодроши в стороне от проезжих путей, да и своротку на неё отыскать было непросто, а сама тропа петляла промеж скал, древостоя, обрывов и курумников, потянулся в деревеньку православный люд со всего Семиградья: кто с подагрой, кто с золотухой, кто с сухоткой, кто со сглазом, кто с нарывом, а кто и с душевным недугом. Каждый немощный становился перед ликом Николая Угодника, горячо молился, а после оставлял приходу щедрое пожертвование. В тот же миг страждущие начинали идти на поправку, а на исходе пяти дней полностью проходила хвороба, и возвращался домой паломник полностью здоровым, повсюду преумножая славу чудотворного образа.

Дошли вести об исцелениях и до унгровалахийского митрополита в городе Куртя-де-Арджеш. Послал он в Кодроши диакона Фабиу Кожока, дабы тот самолично взглянул на икону, собрал все свидетельства и доложил почтенному архиерею, что ему удалось разузнать.

Поскакал Фабиу по торговому пути до замка Бран, а оттуда свернул на запад, к хребту Пьятра-Крайулуй, долго петлял он по горным дорогам, быстрые ручьи да буреломы преграждали его путь, упавшие со скал валуны скрывали тропку, несколько раз доносился из чащи рёв матёрого медведя, а с наступлением сумерек пронзительно завыли волки. Наконец после двух дней пути из Валахии, к ночи, добрался диакон до деревни, принял его местный священник, отец Серджу. Хотел было гость тот самый образ посмотреть, да хозяин его отговорил, дескать поздно уже, нечего после заката в церковь ходить, завтра увидим.

На утро пошёл Фабиу в храм, красивый бревенчатый, не в каждой деревне такой увидишь, в Трансильвании уж тем более. На деньги паломников добротный забор поставили и ворота резные. Показали ему икону чудотворную. Потемнела доска от пожара, края изрядно обуглились. Сажа напрочь въелась – не оттереть. Сам лик святого тусклый какой-то, нечеткий, неприятный на вид. И очи глядят недобро, видимо, сильно черты копоть исказила. Хотел диакон было помолиться, но вдруг что-то странное почуял, непривычное. Неужели отвращение к святыне? Нет, быть такого не может. Перекрестился наскоро, да глаза отвёл. Тут отец Серджу разговором отвлёк. Тем временем один за другим потянулись в дом Божий прихожане. Странное дело, все как один образ Николая стороной обходят. Никто перед ним не кланяется, ниц не падает, и будто бы вообще стараются не глядеть на него селяне.

Тут спросил Фабиу настоятеля, нельзя ли поговорить с теми, кто от хворей Божьим промыслов исцелился. Стушевался тут же святой отец, глаза забегали, будто испугался чего. «Нет, – отвечает, – сейчас нет никого из них в деревне. Кто стада на горных лугах пасёт, кто на заработки в Рышнов и Кристиан подался, кто на торжище в Брашов отбыл».

Тогда пошёл диакон по деревне, побеседовать с крестьянами да про чудотворную икону разных историй послушать. Снова удивился он. Никто об уцелевшем в пожарище образе говорить не желает. Рассказывают все одно и то же, дескать многие исцеляются, но сам я здоровьем обладаю отменным, к помощи иконы не прибегал. Меж тем заметил Фабиу старуху с узловатыми пальцами да спиной горбатой, что краем улицы с корзиной брела и на клюку опиралась.

– Бог в помощь, бабушка.

– И тебе внучек.

– Дай помогу тебе с твоей ношей.

– Помоги-помоги, сердечный. Дом мой недалече уже. Вон в ста шагах будет.

Взял диакон корзинку и понёс.

– Вот, смотрю я, стара ты, бабушка, пальцы твои костоедой скрючило, да и спина не разгибается совсем. Ходить тебе больно. А у вас в церкви икона чудотворная висит, что всех немощных исцеляет. Почему не сходишь, иконе той не помолишься?

– Ох, что ты, внучек, беды мои не от болезни какой, а от старости. Вот меня к земле-то и клонит. Долго я уже траву топчу, давно изошёл мой срок небо коптить. Не поможет мне никакое исцеление. Если уж о чем молить Всевышнего буду, так о скорой кончине, чтобы быстро Богу душу отдать, обузой никому не быть.

Ничего больше не сказала крестьянка, а как до дому её дошли, взяла корзинку и даже не попрощалась. Совсем голову повесил Фабиу. Как же про икону-то правду узнать? Неужели пустые слухи всё то, что про неё рассказывают? Воззвал он тогда к Господу да святым Петру и Павлу. А как молитву дочитал, на самом краю деревни оказался. Смотрит: мазанка неказистая на уступ скалы навалилась. Стрехи все рассохлись. Крыша травой и мхом поросла да мелким кустарником. Вдруг низенькая дверка распахнулась, а из проёма старичок выглянул, воровато кругом поозирался и диакона к себе поманил.

Прошёл Фабиу внутрь, чуть головой о притолоку не стукнулся. Указал ему хозяин на лавку, сам на другой пристроился и такую речь повёл: