Транскрипт

Китеж-град, нисколько не напоминающий собственного отражения, поразил его с лету. Он шагнул из Зазеркалья и пересек паспортный контроль. Чуть позже, вставляя в замочную скважину ключ, услышал снизу знакомые голоса. Слов было не разобрать, но для этого разве нужны слова? Он галопом ринулся вниз (как быстро узнали, что я прилетел!) и на бегу чуть не кричал «Я здеееесь!», а сердце во рту колотилось как бешеное. Две женщины разговаривали у почтовых ящиков.

Он погрузился в троллейбус, как в аквариум, и когда этот аквариум тормозил, казалось, что нечто, наполняющее его объем, съезжает вперед, но вот что это было? Что наполняло объем? Уставившись в поролон рваной спинки сиденья, он сам не заметил, как на минуту вздремнул. Приснилась пустыня, развалины, камни, он сидел, прислонившись спиной к обломку стены, и думал: где они брали воду? Конечно, все здесь было не так, изменился и климат, и грунт, и рельеф, и все же, в пыльном сплошном поролоне, где брали воду? Воздух извивался перед глазами в танце струящегося живота, площадь… а это ведь площадь! стойла бутиков, кольца для вьючных животных, яма открытого очага, – оставаясь, как прежде, пустой, наполнилась говором, звоном металла, шелестом ног, перестуком посуды, глухими шлепками тюков, кашлем, хрустом зерна, словно бы в раскаленный эфир ворвался другой канал. И тут же все смолкло. Женский голос на задней площадке отчетливо произнес:

– На что ты переводишь свою жизнь?

Он быстро обернулся. Женщина равнодушно раскачивалась над невидимым собеседником. Никто не подмигнул инфернальным глазом.

У киоска он было замедлил шаги, чтобы купить сигарет, но, выдернув голову из окошка, покупатель сгреб сдачу и продолжил на полуслове:

– С переводом опять обманули, хотя реквизиты…

Муравлеев зарделся и шмыгнул мимо.

Он не понял, кто это был, его школьная нянечка или кассирша из булочной, но на всякий случай кивнул. И (профессионал) тут же вспомнил. Хорошо прошла мимо, иначе пришлось бы голубчику объясняться, как он все запустил, ни разу, ни одного упражнения, ни обнимать лопаткой косяк, ни выводить керогель… Да, решительно ничего обидного, что она не здоровается – здесь, где Галахова знает каждый, злополучный случай с мочой можно просто вычеркнуть из биографии, и правильно она глянула на него, как на сумасшедшего. Пора, пора применить внутреннюю дисциплину: знакомые звуки зовут не тебя, совпадения не намекают, не со всеми прохожими ты ходил в секцию плаванья и первый раз пил портвейн. На эскалаторе ему сделалось дурно. Да, конечно, аутотренинг, ни на что не обижаться, не принимать на свой счет, но когда снизу двинулась армия лиц, одно за другим в вертикальном строю, он почувствовал возмущение, как будто для аутотренинга ему создают специальные, экстремальные условия. Ему некорректно ставили пробу на вменяемость: а вот сейчас мы посмотрим, удержится ли от того, чтоб, заходясь в приветственном крике, не приняться размахивать шапкой всему эскалатору. Да и шапки-то не было, позабывал все. Может, в этом рисунке мимических складок не родство, а то, что им всем, от рожденья до смерти, приходится артикулировать «ы»? Может быть, по весне депозитчиков тянет сюда поправлять здоровье, метать икру, – он ступил с эскалатора и обернулся, путина спин, защищая живот и неся драгоценную внутренность, из метро попадала в тузлук (даже снег здесь не таял, а испарялся), по вечерам, отметав свое, тряслась в вагонах метро, обессиленная, вытянувшись во весь рост, в лице ни кровинки… Может то, может се, но глаза у них были точно такие, как видел в зеркале, чистя зубы, в них плескалась такая тощища, что в самой густой толпе, когда ему велено было встречать у багажного отделения, они безошибочно подходили к нему со словами: «А вы, наверное, наш переводчик?». То же точно расположенье хрящей, кожа цвета батона, манной каши в детском саду, блинов, пирогов с капустой…