Транскрипции программы Один с сайта «Эхо Москвы». 2015

Насчёт того, что она калечит, когда-то сказала Лидия Чуковская: «Зачем же любить жизнь?» «Зачем любить этот толстый зад кучера, который уселся перед нами, эту бабищу румяную и дебелую?» — как Сологуб её называл. Я тоже, в общем, не люблю жизнелюбов таких. Знаете, не люблю слишком любящих жизнь. А особенно не люблю тех, кто говорит: «Ну, жизнь продолжается!»

Как жить после потери близких и любимых? По-моему, выход может быть один — воскрешать их посильно, ведь мы единственные, кто может их воскресить, мы единственные, в ком они живы. Когда умер мой ближайший друг Володя Вагнер — человек, после смерти которого образовалась огромная дыра в моей жизни, старший вожатый «Артека» и главный его вожатый, — я понял, что у нас, всех его друзей, есть только один выход: попробовать быть Вагнером. Я попробую продолжить после паузы.

РЕКЛАМА

Д. Быков― Так вот, программа «Один», Дмитрий Быков в студии. Доброй беспокойной ночи.

Я продолжаю отвечать на вопрос Натальи, который, в общем, не имеет ответа. Я могу сказать только одно: эти все румяные утешители — («Румяный критик мой, насмешник толстопузый, // Готовый век трунить над нашей кислой музой») — это просто люди с недостаточно глубоким, на мой взгляд, переживанием реальности.

Михаил Львовский, которого я очень любил, превосходный сценарист, очень хороший поэт, входивший в кружок Слуцкого, Самойлова, Наровчатова… Он перестал потом писать стихи и стал кинодраматургом. Вы знаете, конечно, его стихи: «Вагончик тронется, перрон останется», «Глобус» («И мелькают города и страны…»). Он написал несколько абсолютно народных песен: «Солдат молоденький» и так далее. Так вот, покойный Львовский (я его очень высоко ценил) написал когда-то, по-моему, гениальный сценарий «В моей смерти прошу винить Клаву К.». И там мальчик, страдая от несчастной любви, спрашивает отца, говорит: «Что же мне теперь делать?» А отец говорит: «Как что? Страдать». Я думаю, что это самый правильный ответ.

Можно вылечиться, можно перевести своё страдание в другую плоскость, можно найти в нём смысл, найти в нём исток творчества. Но вообще человек, который отрицает страдание, отрицает трагедию, вообще отрицает смысл жизни. «Что не имеет конца, не имеет смысла», — сказал Лотман. И действительно жизнь конечна, и в этом её трагедия. Мы всё умрём, и мы всё это знаем. Мы должны понимать, что мы живём в соседстве смерти. «Это зерно присутствует в любом вине, но без этого зерна вкус не тот, вино не пьётся», — этот тот же Кушнер. Я не думаю, что мысль о смерти надо как-то гнать от себя. Единственное, что можно сделать — это как-то попытаться воскресить человека, воскресить его в своей мысли.

И потом, я всё-таки глубоко убеждён, что смерти нет, что физическая смерть ничего не означает. Я так говорю не на основании какого-то опыта загробного общения, в которое я не верю, а просто на основании самоанализа. Я знаю, что душа есть, вот и всё. Я знаю, что она от меня отдельно и что она далеко не всегда выходит со мной на контакт. Вот когда она выходит со мной на контакт, что-то подсказывает, тогда я пишу стихи или прозу. А большую часть времени я живу своей жизнью, она живёт своей, и я почти не знаю о том, что с ней происходит.

Знаете, любимый мой эпизод в «Страшной мести», помните: «Бедная Катерина! она многого не знает из того, что знает душа ее». Помните, когда прозрачная женщина появляется перед колдуном, вызванная им душа пани Катерины: «Отец, зачем зарезал ты мать мою?» Господи, какой страшный эпизод! Мне кажется, что душа действительно есть, и мы о ней ничего не знаем. Может быть, это к лучшему.

«Что Вы думаете о повести «Репрессированный стук» белорусского автора Юрия Рыдкина?» Впервые слышу. Придётся прочесть.

«Какие ошибки были совершены во время перестройки? Что это вообще было? Триумф демократии, или каждый потянул одеяло на себя?» Об этих ошибках можно говорить бесконечно, перечисляя мелкие, начиная с того, что Гайдар недостаточно популярно общался с народом, и кончая крупными.

Мне кажется, главная ошибка перестройки заключалась в том, что она была достаточно внешней, достаточно поверхностной, и главное, что Россия саму себя в это время не понимала. Очень многим казалось, что если убрать коммунизм (которого и не было никогда, кстати), если убрать советскую власть, то сразу всё станет хорошо. Мне кажется, что кажущееся освобождение обернулось распадом, обернулось колоссальным упрощением прежде всего, вместе с водой было выплеснуто огромное количество детей. 90-е годы помнятся мне, как время деградации по всем фронтам. Это очень горько, конечно.