Транскрипции программы Один с сайта «Эхо Москвы». 2016 Январь-Июнь

А. Жолковский― Рассказ, где он образует такой треугольник любовный — он, восьмидесятилетняя Саломея Андроникова и Мандельштам в прошлом — такой треугольник виртуальный у них.

Д. Быков― Кстати, о Мандельштаме. Хороший вопрос от Татьяны: «Вы деконструируете «ахматовский миф». По-моему, самая пора жахнуть по Мандельштаму!»

А. Жолковский― Ну, «жахнуть» я оставлю на совести…

Д. Быков― Тамары Катаевой?

А. Жолковский― Нет. Кто там пишет?

Д. Быков― Ну, Татьяны.

А. Жолковский― Вопрос Татьяны. Ну, «жахнуть»… Тамара Катаева… Это мы перебрасываемся в такой весело-скандальный жанр. Ведь демифологизация, вскрытие мифа — это же серьёзное дело, оно серьёзное и важное для культуры. Поэтому говорить о нём как о некоем озорном «жаханьи» — просто снижать важную тему.

Про Мандельштама. Несомненно, имеет место некоторый завывышенно-залакированный культ Мандельштама. Так получилось по ряду причин. Но надо сказать, что мандельштамоведение — на мой взгляд, необычайно высокопрофессиональная отрасль филологии, гораздо более профессиональная, чем ахматоведение. Ахматоведение действительно очень сильно занято тем, чтобы вслед за Ахматовой повторять, какая она замечательная, и даже не сметь отойти никуда, шаг в сторону, шаг влево, шаг вправо как побег; говорить про Ахматову не то, что она ожидает, что про неё будут говорить. Тогда как Мандельштам давно стал объектом внимания с точки зрения того, как же он себя подаёт (а это важнейшая тема).

Григорий Фрейдин — ну, наш русский эмигрант Гриша Фрейдин, профессор Стэнфордского университета Грегори Фрейдин — автор книги 1987 года. Там прямо в подзаголовке книги self-presentation — как Мандельштам сам себя представляет, какой он создаёт образ себя в своей поэзии. Книга необязательно даёт все правильные ответы, но она вносит эту очень важную категориальную ноту: что поэт делает, как он себя преподносит, как он нам себя, грубо говоря, продаёт, преподносит и так далее.

И вот рефлектировать на эту тему, понимать, что перед нами не просто божественные стихи, упавшие с неба… Когда мы читаем Надежду Яковлевну, мы знаем, что диктуют ему с небес, он записывает слова, потом вставляет, поправляет — и вот всё. Не так просто, конечно. Мандельштам знает, что пишет, каким он хочет быть, каким не хочет и так далее. И вот Фрейдин первым поставил эту тему. «Жахнуть» не приходится, потому что эта тема исследуется.

Д. Быков― Исследуется?

А. Жолковский― Исследуется. И нет той сакральной истерики, которая возникает, когда мы пытаемся спросить что-то подобное про Ахматову.

Д. Быков― Нет, на самом деле она, конечно, есть.

А. Жолковский― Кто «она»?

Д. Быков― Истерика. Потому что здесь фактор судьбы. Понимаете, Мандельштам всё-таки погиб, и кощунством будет выглядеть любая деконструкция. Ну, если вы попробуете спросить: «Насколько Мандельштам равен себе как поэту? А вот он тырит книжки. А вот он ест чужую моржевятину», — и сразу вам скажут: «Мандельштам погиб!» — и вопрос захлебнётся.

А. Жолковский― Нет, это не так. В биографиях обсуждается, он ли украл у Волошина или Волошин…

Д. Быков― Или Волошин у себя.

А. Жолковский― Кто там у кого взял книгу? Не всегда готов автор, желающий написать житийную биографию, это признать. Но кто-то другой это пишет. Это не запрещается. Нет того, что есть какая-то такая моральная цензура «не скажи слово», а действительно Мандельштам… Он же сам о себе очень ясно пишет: «ворованный воздух», «многодонная жизнь вне закона». Он любит вийоновскую свою противоречивость, и поэтому это законно входит в его образ. Но главное, что Мандельштаму повезло — индустрия исследований Мандельштама попала в очень…

Д. Быков― …профессиональные руки.

А. Жолковский― …в очень профессиональные талмудические руки.

Д. Быков― Вот Юрий пишет: «Жолковский — очень умный, но обаятельный и не занудный. Посидите ещё полчасика». Посидите ещё полчасика. Мы сделаем небольшую паузу.

А. Жолковский― А я и не…

Д. Быков― «…никуда и не иду». Пауза!

РЕКЛАМА

Д. Быков― Продолжаем разговор. Я пока отвечу на вопрос, мне лично пришедший: «Помните ли вы фильм «Шут» Андрея Эшпая? Можно ли сказать, что Валя — это Генка Шестопал конца 80-х, а учитель математики в исполнении Костолевского — продолжение Ильи Семёновича, с учётом прошедших 30 лет». Спасибо, дорогой peeves, это очень хороший вопрос.

Мне случалось с Игорем Старыгиным (я с ним дружил) обсуждать примерно смысл, который заложен в фильм «Доживём до понедельника», потому что это непростая картина, это фильм о крахе романтизма 60-х годов. Старыгин очень чётко формулировал замысел фильма: «Это фильм об историке, который устал преподавать эту историю». То есть об историке, который устал от повторяющихся штампов, устал от бесполезности его работы. Помните, он говорит: «Мой КПД мог бы быть гораздо выше».