Транскрипции программы Один с сайта «Эхо Москвы». 2016 Январь-Июнь

А. Жолковский― Я никак особенно не в курсе. Но мне однажды пришлось разговаривать на эту тему с вдовой Бабеля, Антониной Николаевной Пирожковой — тогда ещё вполне живой и активной, очень старой, девяностолетней, но ещё вполне… Это были 1994–1995 годы, когда впервые праздновались огромные годовщины Бабеля. И там все эти разговоры: был ли арестован роман про чекистов или не был? И она сказала, но опять-таки со своей колокольни: «Ничего такого не было». — «Почему?» — «Он не очень любил работать, он не очень любил писать». Мы знаем, что Бабель был очень живой человек: он любил играть на конных скачках, он любил женщин, он любил путешествия, любил поехать во Францию и там знать, что поесть, и так далее.

Д. Быков― Бетала Калмыкова любил очень.

А. Жолковский― Он много чего любил. Возможно, такого романа и не было. Но это не документальное утверждение…

Д. Быков― Слух.

А. Жолковский― …а такой вот слух.

Д. Быков― «Что продуктивнее в эмиграции — общаться со своими или пытаться врасти в чужую жизнь?»

А. Жолковский― Ну, это трудный вопрос, на который возможны, наверное, разные ответы. Я меньше врос в чужую жизнь, чем общаюсь со своими. А то и вообще ни с кем не общаюсь — вот такое тоже может быть. Но я думаю, что, конечно, конструктивно, осмысленно врастать и становиться заодно ещё и полноценным американцем или французом.

Д. Быков― «Прочёл в пятом «Новом мире» ваше эссе об американской бюрократии. Чем она так уж лучше российской?» Ну, имеется в виду, видимо, как вы получали паспорт там.

А. Жолковский― Да. Но там разве у меня говорится, что она как-то лучше? Я такого утверждения там не делаю.

Д. Быков― Ну, может быть, сама интонация как-то…

А. Жолковский― Я рассказываю эту историю как очередную историю забавных событий, которые бывают с людьми, попадающими в объятия разных учреждений. Это главная черта жизни нашего XX и XXI века: мы всё время в объятиях институтов, учреждений и так далее — как бюрократических, конкретно физических учреждений, так и всякого рода бумажных, символических и так далее. Но там история как раз кончается довольно мило и неплохо.

Д. Быков― Просто потому, что вы нашли пиджак, сняли его.

А. Жолковский― Ну да. Дамочка дала мне пиджак, и я трансвеститно снялся в женском пиджачке. Ещё раз, вопрос был какой?

Д. Быков― Ну, бюрократия американская.

А. Жолковский― Когда я эмигрировал, а это было 30 с лишним лет назад, у меня было наивное ощущение (возможно, как у задающего вопрос), что здесь, в России, жуткая бюрократия, советская, а там всё как-то замечательно.

Д. Быков― Как по маслу.

А. Жолковский― Прозрачно, как по маслу и так далее. И мне тогдашние друзья и коллеги-лингвисты американцы объясняли: «Нет-нет-нет, Америка — очень бюрократическая страна. Огромное количество бумаг, масса процедур. Всё надо писать, соблюдать, сохранять все бумажки и так далее и тому подобное». И это полная правда. И самая страшная организация в Америке для американцев — это…

Д. Быков― Налоговое ведомство.

А. Жолковский― Налоговое ведомство.

Д. Быков― Это я знаю.

А. Жолковский― Отнюдь не какие-то ФБР, ЦРУ.

Д. Быков― Конечно. Налоговое ведомство знает про вас больше гораздо.

А. Жолковский― Да, налоговое ведомство — это главное.

Д. Быков― «Моя сестра прослушала ваш курс по истории мировой новеллы. Почему этот жанр умер?» Имеется в виду, конечно, не курс, а жанр «новелла».

А. Жолковский― Сестра прослушала в Америке?

Д. Быков― Да.

А. Жолковский― Почему жанр «мировая новелла» умер?

Д. Быков― Ну, вообще умер жанр «новелла».

А. Жолковский― А разве он умер?

Д. Быков― Вы знаете, что рассказа нет сейчас.

А. Жолковский― Я знаю, Дима, что вы так замечательно умеете писать рассказы, а настаиваете…

Д. Быков― Спасибо, Алик. «А пишете зачем-то романы».

А. Жолковский― А пишете зачем-то романы. Возможно, здесь происходит та динамика, о которой…

Д. Быков― Я вам могу ответить, зачем я пишу романы.

А. Жолковский― Ну подождите, дайте я что-нибудь отвечу.

Д. Быков― Нет, это я потом, потом.

А. Жолковский― Я думаю, что так устроено в престижно-институциональном смысле, что за романы дают большие премии и как-то это признают за большую литературу, большую книгу и так далее, а за рассказом нет этого статуса. И потому невольно безнравственный писатель пишет длинно, а не коротко. Шутка, Дима.

Д. Быков― Нет, я понимаю. Только институционально? Или есть что-то в самом жанре, что его подтачивает изнутри?

А. Жолковский― Для меня не подтачивает. Есть замечательные новеллисты ещё XX века, каких я помню.

Д. Быков― Ну, например? Вот Пелевина, я помню, вы включили.

А. Жолковский― Ну, Пелевин из русских писателей — несомненно, да. Я думал почему-то… Испанец…