Транскрипции программы Один с сайта «Эхо Москвы». 2016 Июль - Декабрь

Да нет, он не доверчив, это другое дело. Он испытывает судьбу, понимаете. Насколько Павел такой соответствовал своему реальному характеру — мне судить трудно. Мне кажется, что настоящий Павел — это у Тынянова в «Подпоручике Киже». У Мережковского изображён человек, которого Герцен называл «Гамлетом на российском троне», «Гамлет, Император Всероссийский» — человек мучающийся, метающийся, наверное не совсем психически здоровый. Но ведь в чём главная трагедия Гамлета? В том, что он не на своём месте. В том, что он мыслитель, поставленный руководить, поставленный действовать, решать, карать, унаследовать, возможно, престол. Гамлет — это рефлексирующий персонаж в ситуации императивного действия.

У Павла та же история, в общем. Он может Александра отстранить. Он может наказать Палена и избавиться от него. Он вообще властен для своих подчинённых и подопечных, почти как бог. Вот известна эта замечательная фраза: «Дворянин в России тот, с кем я разговариваю, и до тех пор, пока я с ним разговариваю». Он понимал, как устроено самодержавие. Но при всём при том, имея возможность этот заговор остановить, Павел ставит сына в ситуацию выбора. И он надеется, что в нём победит любовь к отцу, победит мораль, что он остановит заговорщиков.

Но Пален — тоже ведь хитрый малый. И замечательно, кстати говоря, его сыграл Янковский, очень точно, в экранизации этой пьесы в «Бедном, бедном Павле», где Сухоруков — Павел, а Янковский — замечательный, умный, точный Пален. Вот эти две самой историей зарифмованные фигуры — Павел и Пален — они противостоят друг другу. Ведь не только потому, что Пален возглавляет заговорщиков, говорит Александру «ступайте царствовать», а Павел свергается и гибнет от «апоплексического удара» табакеркой. Нет, они противостоят друг другу потому, что Пален — манипулятор, а Павел (по Мережковскому) предоставляет сыну свободу, он даёт ему проверить себя вот на этом оселке. И Александр не выдерживает этого испытания, потому что Пален, хитрый манипулятор, приходит и говорит: «Если мы его сегодня не убьём, Ваше высочество, завтра вы с братом поедете в Сибирь. Он уже подписал указ». Никакого указа нет, но он натравливает сына на отца и отца на сына.

Здесь Пален — рискну сказать, самая такая мрачная, по-своему притягательная фигура (вот эта его знаменитая присказка: «Не угодно ли стакан лафиту?»), но при всей своей притягательности всё-таки мерзкая, как ни посмотри. Это не значит, что я оправдываю Павла. Мне совершенно отвратителен его характер. Я думаю, что вот там было биполярное расстройство по полной программе. И много было абсурда в этом царствовании, ничего не поделаешь, абсурда, уже доходящего до прямого человеконенавистничества, до зверства.

Но при всём при этом я же говорю с вами о пьесе Мережковского, а в пьесе Мережковского вот такая расстановка сил: умирающая обречённая диктатура с какими-то по-своему трогательными человеческими позывами. Его любовь к этой фрейлине (к Лопухиной, по-моему, сейчас точно не вспомню), и восторг перед её перчаткой, и цве́та этой перчатки Михайловский замок, и то, что она одна его понимает, и при ней он умягчается сердцем, и его сентиментальность, и его такое самодурство, по-своему детское, и несчастное его детство — всё это бесконечно трогательно. И вот идёт новая реальность железными шагами — идёт Пален, который приводит на трон Александра. Это совсем другая история. В общем, мне пьеса эта нравится чрезвычайно именно сложным комплексом эмоций, которые вызывает герой.

«В интервью израильскому сайту «РеЛевант» Людмила Улицкая сказала…»

Тут цитируется её чрезвычайно комплиментарное для меня мнение. Послушайте, я столько раз уже пояснял все эти слова про Израиль (сугубо метафизические и теоретические), и столько раз рассказывал, что для меня смена веры и культуры на кровь и почву является шагом назад, что повторять это я не вижу никакого смысла. Люся, дорогая… Простите, что я вас так запросто, но вы же сами требуете, чтобы без отчества. Люся, дорогая, я вам страшно благодарен за добрые слова. Конечно, может, «гениальный» — это очень большое преувеличение, но, с другой стороны, я слышу о себе столько гадостей, что можно немножко это и уравновесить. Я тоже вас очень-очень люблю! А вообще национальный вопрос мне не кажется интересным. Как говорил Толстой: «Для меня еврейский вопрос на девяносто девятом месте». И Пастернак очень любил эту цитату.

«В «Записках сумасшедшего» Гоголь выбрал такую авторскую форму обращения для того, чтобы довольно фривольно высказать обществу всё, что он думал о знати и чиновничестве? К примеру, одна из многих реплика героя: «Какой он директор? Он пробка, а не директор».