Транскрипции программы Один с сайта «Эхо Москвы». 2016 Июль - Декабрь

«Недавно узнал, что у пьесы «Прошлым летом в Чулимске» были две концовки. Изначально главная героиня умирала, а все начинали чинить палисадник. Вампилов изменил сюжет и оставил героиню в живых, но в итоге она чинит палисадник одна. Почему Вампилов сделал такой печальный приговор советскому обществу? Общество проходит черту, когда жить ради идеи становится выгоднее, чем умирать ради неё?»

Во-первых, жить ради идеи всё-таки лучше. Умирать всё время — это довольно пошло. Постоянный призыв к смерти — это всё такой дешёвенький опять же романтизм.

Что я могу вам ответить на этот вопрос? Чтобы не вдаваться в слишком долгие разборки, почитайте последний сценарий Шпаликова «Девочка Надя, чего тебе надо?». На мой взгляд, это лучший его сценарий. Он его писал без надежды на постановку. Это сценарий гениальный. Если вам удастся его найти… Он есть только в одном, по-моему, его сборнике. И вообще он очень малоизвестен, незаслуженно малоизвестен. Когда-то мне его показала Володя Вагнер, мой такой старший брат и духовный учитель, старший вожатый «Артека». Я помню очень хорошо, как в Гурзуфе дал он мне эту книгу, как я за полчаса этот сценарий прочёл и какой шок он у меня вызвал. Вот когда вы его прочтёте, вы поймёте, почему такова логика финала «Прошлым летом в Чулимске». Только читайте его без предубеждений, потому что это очень странная история.

«Простите за нескромный личный вопрос, — да ради бога. — У вас был роман с женщиной значительно старше вас? Например, вам — 37, а ей — 48. Чем вообще чреваты такие отношения для обоих партнёров? Станислав, 37 лет».

Слава, не было. Обратная ситуация бывала (и ничего в этом, по-моему, дурного нет), а такой не было — не потому, что у меня есть какие-то предубеждения на эту тему, а потому, что просто так не складывалось в жизни. А может быть, и потому, что как-то мне не очень понятна ситуация, когда я младше. Я люблю быть младше относительно каких-то друзей. Большинству моих друзей действительно за 50, большинство моих друзей старше меня на 10–12 лет. Но вот таких отношений с женщиной никогда не было.

Но суть в том, что вы сами признались, что вам 37 лет и у вас сейчас такая ситуация. Чем чреваты такие отношения для обоих партнёров? Только одним: эта разница в возрасте постепенно уменьшается. Хочу вас в этом плане утешить. Она уменьшается в процентном отношении.

Понимаете, как сказать? Вот даже разница в возрасте между мной и матерью становится с годами всё менее значительной, потому что я прохожу через те же этапы. У человека книжного, у человека, занятого своим делом, интенсивно работающего, — у него, в сущности, не бывает старости, у него есть долгая зрелость. И поскольку я смею надеяться, что я вступил после 40 в этап этой долгой зрелости, у меня моя разница с матерью процентно стала очень незначительной. И с большинством друзей тоже. Скажем, мне 48, а кому-то из моих друзей 58. Если вам 20, а ему 30, то это два разных возраста, два разных человека. А когда вам 45, а ему 55, вы уже в одной весовой категории.

Так что эта разница сгладится. И по-моему, ничего криминального в таких отношениях нет. То есть, во всяком случае, ничего опасного нет в этих отношениях. Тем более, понимаете, о существе, которое старше, и поэтому более подвержено рискам возраста, вы будете, видимо, больше заботиться, а это всегда гораздо более трогательно.

«Вы как-то сказали, что заставить нас смеяться хорошему писателю нетрудно. Описать обед намного сложнее — так, чтобы читатели проголодались. А заставить испытывать ужас — огромный и настоящий талант. На чём завязана такая корреляция? Почему ввергнуть в ужас сложнее, чем рассмешить? Каковы эти критерии?»

Попробую сформулировать. Понимаете, довольно парадоксальную вещь скажу, это как бы такой подход к теме совсем сбоку. Для того чтобы рассмешить, достаточно сделать ситуацию абсурдной. Для того чтобы напугать…

Во-первых, страх — это всегда вопрос ритма. Вот Горенштейн — великий писатель, без дураков. Очень, кстати, интересно описана у Мессерера, поразительно там описана противоречивость этой личности, её крайняя противность, её отталкивающие манеры, отвратительный характер и глубинная гениальность, которая всё равно есть в каждом его слове, она чувствуется всегда. Так вот, Горенштейн, большая умница, он когда-то сказал: «В прозе ритм важнее, чем в поэзии», — ну, потому что он не так очевиден, его труднее чувствовать.

Так вот, вопрос страха — это вопрос ритма. Наиболее наглядно это сделано у Андрея Белого, конечно. Вы прочитайте эту сцену в «Петербурге», где «в окно бился куст» (и эта фраза повторяется через специально построенные промежутки времени), и вас охватит нормальный рациональный ужас. И Стивен Кинг ещё говорил: «Зачем нам примитивные пугалки? Я подойду к читателю, мягко возьму его за руку и скажу: «Пойдём за угол, я покажу тебе что-то». Ну, в «Bag of Bones» у него есть этот кусок. Это надо сделать аккуратно. Поэтому если в смешном достаточно описать ситуацию, то в страшном нужно подвести к этой ситуации, нужен аккуратный ритм.