Translit

Конечно, дело в шарфике, но неужели отсутствие шарфика может привести к таким ощутимым метаморфозам? «Разве шарфик – это главное?» – спросил он… почему она решила, что он поглупел? Нормальный вопрос, если вторая сторона только и говорит что о шарфике! Конечно, шарфик не главное… а что – главное? Главное как раз и есть, что она дурочка, эта Манон! Дурочка, даже не допускающая мысли, что и она могла измениться за четыре года. Что ему, скорее всего, видеть ее так же странно, как и ей – его.

Она повернулась к зеркалу и попыталась увидеть себя его глазами… какие же изменения произошли?

– Никаких! – вдруг беспечно сказала она себе и улыбнулась в зеркало. – Как была урод, так и осталась.

Надо бы найти Хайни и сказать ему, что на сегодня она уже отвыступалась. А потом забрать этого чудака-без-шарфика и отправиться куда-нибудь – к нему, ко мне, какая разница? Она не удивилась бы, если бы узнала, что они три дня живут в одной и той же гостинице.

Так и сделала: нашла Хайни.

Уже через полчаса они брели по улице, сопровождаемые стрекотанием колесиков его чемодана. Оказывается, он даже не успел еще найти гостиницу, только приехал. Да впрочем, и не искал.

– Потому что не надо было искать гостиницу, – объяснила Манон. – Будем жить в моей, номер хороший, с видом на старый город, устраивает?

– Вполне.

– Сколько у тебя дней в Стокгольме?

Он посмотрел на нее с интересом – и все так же улыбаясь… нет, ему положительно идет эта постоянно живущая теперь на его лице растерянная улыбка. И еще – еще от него пахнет сухофруктами, Манон только теперь нашла название этому сладковатому и вместе горькому запаху, не то чтобы окутывавшему его, но постоянно витавшему где-то рядом.

– Я… я не знаю. Но, по-моему, сколько угодно.

– Так не бывает, – сказала Манон и, зажмурившись, вдохнула сухофрукты. – Откуда этот… совсем хороший запах?

– Я, знаешь, теперь трубку курю… недолго совсем, табак такой – с добавкой чернослива. Нравится?

– Очень, – призналась Манон и прижалась щекой к его плечу. Потом, помолчав, добавила: —Я не знаю, что делать с этим твоим сообщением… ну, что ты можешь остаться в Стокгольме на сколько угодно. Наши гастроли – гм, явно последние здесь… они, видишь ли, не удались, никто не понимает ни основных номеров, ни чего я маячу между посетителями! – в общем, гастроли кончаются через три дня, и я возвращаюсь в Берлин.

– Значит, у нас есть три дня… без вечеров, – подытожил он.

– Но с ночами, – это была ее очередь подытоживать.

В общем, он был такой же и – не такой. Шарфик улетел – счастливого пути. Зато прилетел черносливовый запах… и еще неизвестно, что лучше. А пиво… – что ж, пиво хороший напиток, множество людей пьют пиво да наслаждаются, чего она, в самом-то деле?

– Я, когда увидела тебя, сначала испугалась, – призналась она. – Мне показалось, что всё не так в тебе… не так, как было. Мне показалось, ты другой, незнакомый. А тебе? Тебе что-нибудь показалось?

– Да нет… – и обворожительная, обворожительная все-таки растерянная улыбка, очень вдруг идущая сухофруктам. – У тебя просто волосы отросли. Тогда ты была лысая. А сейчас вот – бобрик… не очень такой… впечатляющий результат за четыре-то года.

– Бобрик? – И вот тут уже расхохоталась сама Манон: как она могла забыть такое? Как она могла, час назад разглядывая себя в зеркале, не заметить этого изменения… а сама все: шарфик, шарфик! Ее путь от прежнего него к настоящему всего-то и состоял в том, чтобы перепрыгнуть шарфик да пиво… да улыбку да сухофрукты, между тем как его путь к ней – через лысину в бобрик!., сколько размышлений потребовал этот путь?

– Мне надо много рассказать тебе, – предупредила она.

– А мне тебе… – не знаю. У меня такое впечатление, что со мной все по-старому. Почти по-старому.

Он поднял руку, останавливая заблудшее какое-то такси – жест лаконичный и точный, уж в этом-то Манон разбиралась. Она снова удивилась тому, насколько все теперь иначе. Тогда, в Берлине, ожидать от него такой скорости реакции на что-нибудь вокруг – вот хоть и на случайно выползшее из темноты такси – было бы безнадежно: даже если поймать такси оказалось бы единственным, за чем они вышли на улицу, он скорее всего и не заметил бы машины. А говорит, что рассказать о себе нечего… при стольких-то переменах! Такси вот не только заметил – остановил грамотно, просто к месту пригвоздил, и уже разговаривает с таксистом, жалко – по-шведски. Таксист кивает, что-то говорит в ответ, оба смеются, глядя на Манон – впрочем, вполне добродушно.

– Садись, – говорит он, – поехали.

Приходится тронуть его за рукав, заглянуть в глаза: «Минуточку… поехали – куда?»

Он же не мог сказать таксисту адрес, он не знает адреса!

И все возвращается снова: что он улыбается, пьет пиво, курит трубку, пахнет сухофруктами, шарфика нет… и вот – пожалуйста! – адрес ее гостиницы ему откуда-то известен, между тем как не назвала она ведь еще гостиницы, не успела.