Translit

Сердце вроде как отпустило чуть-чуть – и он, воспользовавшись ступенечками, которые при открывании двери сами выползали откуда-то сбоку, осторожно спустился на землю. Вот здесь остаться – это дело: единственное, что он знает об этом месте: оно недалеко от Стокгольма… в часе, вроде бы, медленной езды на запад, к Мальмё. Тут он может объявить себя кем угодно. Хоть Гантенбайном – когда-то эта маска очень его интересовала. Но теперь его не интересуют маски, теперь он, может быть, сам – маска, ибо нет никакой гарантии того, что именно он, стоящий возле неподвижного стокгольмского поезда, и есть подлинный он. Может быть, все как раз наоборот? Может быть, он подлинный сейчас в объятиях Манон? Или он подлинный сидит в мезонине в Обенро и смотрит на ночной фиорд? Или он подлинный встречается завтра с Лаурой в рыбном ресторане?

Ему вообще важно – быть подлинным? Истинно-значимостные лакуны как результат логической несостоятельности автореференции, Крипке… он когда-то довольно долго пытался понять все эти философские премудрости, пока не махнул на них рукой, прочитав у старика Августина, что всякое тождество самому себе порочно.

Но в данный момент ему было безразлично, порочно оно или нет – в данный момент он хотел одного: быть тождественным самому себе. Его подлинность, по крайней мере, для него самого, не должна – не может! – находиться под вопросом. Ибо поставить под вопрос собственную подлинность значит совершить преступление против Бога, кем-то назначившего его в этом мире. Пусть он не знает – кем. Но он знает, что не имеет права отказаться от себя, сдаться, остаться здесь, в часе медленной езды от Стокгольма и назвать себя Гантенбайном.

Почему?

Потому что он не Гантенбайн!

Когда он поднялся по ступенькам в тамбур и закрыл за собой дверь, поезд, словно только того и ждал, тронулся с места: очень медленно, без малейшего рывка – как перышко.

Если он – это действительно он, ему не нужно никого искать в этом поезде, ему нужно просто вернуться в свое купе. Наша самоидентичность задана извне и только извне – набором координат, в которых мы находимся. Там нас и должно застать провидение. Его координаты – двенадцатый вагон, седьмое купе. Это не то три, не то четыре вагона назад.

И он пошел навстречу провидению.

Поезд набирал скорость.

Асколи возводит встречающиеся в венецианской карточной игре выражения slipe, slape, snorio, basilorio к , или , , basilicus. Такая деривация по различным причинам невозможна. Переносы из игры в кости в карточную игру отнюдь не исключены, однако временная пропасть между этими, латинскими и греческими, и соответствующими итальянскими обозначениями слишком глубока. Фонетическому сознанию, по крайней мере, непостижимо, как итальянские sl-, sn– могли произойти из греческого -(-), . Кроме того, предложенная формула странным образом допускает, будто из slipe посредством преобразования звуков может получиться slape (Асколи оставляет это совершенно в стороне). Меня удивляет, что начальные звуки sl-, sn– не навели ученого миланца на предположения о германских источниках, если ему даже и была неизвестна повсеместно распространенная в Германии игра schnippschnappschnurr. <…>