– Она в самом деле чокнутая баба, – продолжила я вслух. – Мне пришлось возвращаться домой на черепашьем поезде. Это отняло два часа. Я собираюсь поговорить с твоим отцом.
– Нет, не собираешься.
– Я сделаю это. Я ответственная. Моя заначка за стереопроигрывателем. Я собираюсь совершенно убраться, позвонить Тиму и сказать ему, что… – Я заколебалась, и затем меня сокрушило ощущение тщетности этого. Мне захотелось разрыдаться. Я уселась и достала «клинекс». – Черт бы все это побрал. Жарить беконы [24] – не та игра, в которую полагается играть епископам. Если бы я знала, что он так считает…
– «Жарить беконы»? – удивленно переспросил Джефф.
– Меня пугает патология. Я чувствую патологию. Я чувствую, что высокопрофессиональные, ответственные люди губят свою жизнь в обмен на горячее тело, временно горячее тело. Я даже не чувствую, что тела остаются горячими, коли на то пошло. Я чувствую, все остывает. Подобную кратковременную связь можно заводить, только если сидишь на наркоте и мыслишь на часы вперед. Эти же люди обязаны мыслить на десятилетия вперед. На целые жизни вперед. Они встречаются в ресторане, принадлежащем Фреду Убийце – этому сущему дурному предзнаменованию, этому призраку Беркли, вернувшемуся всех нас перебить, – а когда выходят оттуда, у них уже есть номера телефонов друг друга, дельце сделано. Я всего лишь хотела помочь движению в защиту прав женщин, но потом все меня надули, и ты в том числе. Ты был там. Ты видел, как это происходило. Я видела, как это происходило. Я была такая же сумасшедшая, как и все вы. Я предложила Фреду, агенту Советов, сфотографироваться с епископом Калифорнийской епархии – должно быть, они были в платьях, согласно моей логике. Беда с явно надвигающимся крахом в том… – Я вытерла глаза. – Боже, пожалуйста, помоги мне найти мою травку. Джефф, посмотри за приемником. Она в сумке Карла, белая такая сумка. Ладно?
– Ладно. – Джефф услужливо пошарил за проигрывателем. – Нашел, успокойся.
– Крах виден, но нельзя определить, откуда он идет. Он ведь навис, как облако. За кем там в «Малыше Эбнере» плавало облако? Знаешь, именно это ФБР и пыталось повесить на Мартина Лютера Кинга. Никсон обожает подобное дерьмо. Может, Кирстен – правительственный агент. А может, и я. Может, мы запрограммированы. Прости, что изображаю Кассандру в нашем совместном кино, но я вижу смерть. Я считала Тима Арчера, твоего отца, духовной личностью. То, что он залезает… – Я оборвала себя. – Моя метафора отвратительна. Забудь. То, что он волочится за подобной женщиной, – это обычно для него? То есть это всего лишь факт, что я знаю об этом и устроила это? Напомни мне, чтобы я не ходила на мессу, чтобы я никогда этого не делала. Даже не представить, где побывали руки, протягивающие потир…
– Достаточно.
– Ну нет, я схожу с ума вместе с Бом-Бом-Биллом, Ползучей Кирстен и Больше-Не-Вялым-Тимом. И Джеффом Ничтожеством. Ты – ничтожество. Косяк уже свернут или мне придется жевать траву, как корове? Я не могу сейчас свернуть косяк, смотри… – Я протянула ему свои трясущиеся руки. – Это называется «большой эпилептический припадок». Позови кого-нибудь. Вали на улицу и раздобудь каких-нибудь колес. Я скажу тебе, что грядет: чья-то жизнь из-за всего этого вот-вот оборвется. Не из-за того «этого», что я творю прямо сейчас, а из-за «этого», что я натворила в «Неудаче» – весьма уместное название, кстати. Когда я умру, у меня будет выбор: головой из дерьма или головой в дерьмо. Дерьмо – вот подходящее слово для того, что я натворила. – Я начала задыхаться. Плача и хватая ртом воздух, я потянулась к косяку, который держал мой муж. – Прикури его, ты, болван. Я действительно не могу его сжевать, это расточительство. Надо сжевать пол-унции, чтобы убраться – мне, по крайней мере. Что там с остальным миром, бог его знает. Может, они и могут как-то убираться в любое время. Головой в дерьмо и чтобы никогда больше не могла накуриваться – вот чего я заслуживаю. И если бы я могла все вернуть назад, если бы я знала, как все вернуть назад, я бы сделала это. Полнейшая проницательность – вот мое проклятие. Я вижу и…
– Хочешь дойти до «Кайзера»? [25]
– Больницы? – уставилась я на него.
– Я имею в виду, что ты вышла из себя.
– И это все, что тебе дала полнейшая проницательность? Спасибо.
Я взяла косяк, который он раскурил, и затянулась. По крайней мере, теперь я не могла говорить. А очень скоро уже не буду понимать или соображать. Или даже помнить. Поставь «Вороватые пальцы», сказала я себе. «Роллингов». «Сестру Морфий». Когда я слушаю обо всех этих окровавленных простынях, это успокаивает меня. Жаль, что нет утешающей длани, возложенной мне на голову, подумала я. Я не из тех, кто собирается завтра умереть, хотя и следовало бы. Давайте любой ценой назовем самого невинного. Вот он-то и умрет.
– Из-за этой суки мне пришлось идти домой пешком. Из Сан-Франциско.
– Ты ведь доехала…
– Это все равно что пешком.