Трансмутация [СИ]

Хотя, конечно же, не все их проклинали — иначе корпорация «Перерождение» не сделалась бы за четыре года богатейшей компанией мира. Однако богатство как таковое — это было не совсем то, чего жаждала душа Дениса. Его бывший друг Берестов знал правду: Денис хотел подлинного величия. Хотел обрести власть над жизнью и смертью. Потому и попросил родителей, чтобы те оплатили его обучение на факультете биотехнологий и генетики, куда Макса приняли без всякой платы. Уже тогда было ясно, что Берестов — гений. И Денис понимал это лучше всех.

И что? Он хоть когда-нибудь завидовал своему другу? Да ничего подобного! А в этой квартире, где Денис пил сейчас коньяк и где он жил когда-то вместе с родителями, к Максу относились как к родному! И Денис, подумав об этом, скривился и поставил коньячный бокал на подоконник.

Ну, мог ли он при поступлении в университет предполагать, что его друг — его брат! — через десяток лет проклянет его и пообещает уничтожить дело всей его жизни? Дело своей жизни, если уж на то пошло. Вот только…

— Без шансов, — сказал Денис громко, но ни к кому не обращаясь: в квартире он жил теперь один.

Его родители давно съехали отсюда. Перебрались из этого города — самого отвлеченного и умышленного на всем земном шаре, как написал о нем Достоевский, — в иные места. Перебрались — поврозь. Но и сам Денис не прогадал: никому бы и в голову не пришло, что он станет жить в своей прежней квартире — там, где прошло его детство. Никто не искал его здесь — ни бывшая жена, ни те, кто жаждал сделать его объектом своей вендетты, ни даже Берестов.

— Без шансов, брат, — повторил Денис. — Есть только один человек в мире, который мог бы уничтожить «Перерождение». И этот человек — не ты, гений. Это я — твоя бледная тень. А я, уж конечно, уничтожать своё не стану.

И тут на столе у него зазвонил телефон — проводной, громоздкий, стилизованный под двадцатый век. Мобильные аппараты были запрещены к применению еще десять лет назад, и официально их ни у кого не осталось.

— Он там, — произнес голос в трубке. — На сорок восьмом этаже.

7

Максим смотрел, как на дисплее возникает его собственное лицо — такое же, как на изорванном портрете из холла. Молодой гений говорил:

— Герой Эдгара По спрашивал когда-то всеведущего ворона о своей умершей возлюбленной:

Отвечай душе печальной: я в раю, в отчизне дальней,

Встречу ль образ идеальный, что меж ангелов всегда?

Ту мою Линор, чье имя шепчут ангелы всегда?1

И ворон, беспощадный в своей правдивости, отвечал ему: больше никогда. Так было — на протяжении всей земной истории.

Камера отъехала назад, и стало видно, что Берестов стоит посреди лаборатории: в коротком белом халате, похожем на кимоно, и в джинсах.

— Но больше этого не будет, — проговорил он. — Больше — никогда.

Двумя руками он поднял вверх продолговатый сосуд, блестящий, словно ртуть. Длиной всего в пятнадцать сантиметров, он был довольно увесистым, и Берестов держал его за верхнюю и нижнюю части — как рог с вином. Сосуд напоминал колбу Бунзена — только цилиндрическую, скругленную сверху и снизу, и с острием на боковом отводе. На поверхности колбы чернело несколько индикаторных окошек прямоугольной формы, в данный момент — пустых.

— Отныне идеальные образы дорогих нам людей, покинувших этот мир, смогут навсегда остаться с нами. Не только в нашей памяти: они смогут вернуться к нам во плоти. Никогда еще человечество не подходило так близко к возможности воскрешать умерших. И, чтобы это стало возможным, нам понадобится только это. — И он протянул блестящий сосуд навстречу зрителям. — Мой друг и соратник, Денис Молодцов, предложил назвать это изобретение капсулой Берестова — в честь вашего покорного слуги.

Камера снова отъехала, на сей раз — влево. И задержалась на лице нынешнего президента «Перерождения», который изобразил привычную, слегка утомленную улыбку и показал оттопыренный большой палец. А затем в объективе снова оказался Берестов: