Трансвааль

Сваакер повернулся к нему, обнажил свою лысину, стряхнул с нее ладонью пот и, словно догадавшись о чем-то, протянул:

— А-а…

— Кремешки пытаете? — спросил мужик.

Сваакер подошел к нему, прищурил большой глаз и внушительно промолчал. Потом он ткнул пальцем в бороду мужика:

— Ты — рыжий?

Мужик действительно переливал медью, как сухая луковица.

— Я — тоже, — сказал Сваакер.

Отогнув галстук, он раздвинул ворот рубахи и показал свою курчавую золотистую грудь.

— На мне нельзя судить, — он снова провел ладонью по лысине, — давно-давно здесь был хороший, золотой кваффюр, теперь остался один брильянтовый голова…

Лицо его стало мечтательным, он вздохнул и промурлыкал.

— Безвозвратно прошло эт-то время!.. Я уважаю рыжий человек, — сказал он, пододвигаясь к мужику, — поэтому я хочу говорить тебе секрет вот этот камень!

Сваакер вынул из кармана продолговатый круглый кремешок и поднес его на ладони мужику под бороду.

— Чертов палец, видишь? Если он разбить совсем мелко и потом еще мельче, совсем на порошок, тогда он хорошо лечит ран. Немного присыпать, и все готово. Понял? На!

Он сунул чертов палец мужику в руку, сильно ударил его по спине, расхохотался, скорчил рожу и, отвернувшись, твердо зашагал по рыхлому взмету.

— Прощай, рыжий, — крикнул он, не оборачиваясь. — Лечи кремешок свой телесный ран! Сваакер будет лечить свой душевный!..

Мужик стоял средь поля, с чертовым пальцем в кулаке, ослепленный хитрого нелепостью речи, неожиданным сплетением озорства с загадочностью. Потом разжал кулак, посмотрел на камешек и, хотя он ничем не отличался от других чертовых пальцев, в обилии рассыпанных на полях, — спрятал его в карман.

Вскоре после этой истории Сваакера видали на мельнице, известной в округе тем, что она больше починялась, чем работала. Это была старая водяная мельница, когда-то сооруженная небогатым помещиком, вконец разорившимся на двух весенних прорывах плотины. Новый мельник был разночинцем, человеком чужим в деревне, неопытным и ленивым. Он вколотил свои деньги в плотину, привел в порядок пруд, но поднять всей мельницы не сумел, да так и состарился, починяя и штопая один изъян за другим.

Когда Сваакер пришел на мельницу, она шла в одном мукомольном поставе, крупорушка стояла в забросе, млина было не много, потому что мельница размолом но славилась.

Сваакер вместе с хозяином спустился в буковище, прошел под мост, прислушался, как застучали под ногами жерди сланья, и осмотрелся. Сквозь черные доски ларя, сквозь щели заслонов в прокоробленном ставе, снизу, из-под сланья, отовсюду выбивались веселые струнки воды, рассыпая прохладную серебряную пыльцу, колыхавшуюся в воздухе, подобно рою толкунов.

— У вас роскошный жизнь! — воскликнул Сваакер, показывая на журчавшие фонтаны промывнн. — Это прямо великолепный Петергоф…

Он захохотал и обнял смущенного мельника.

— Это все надо затыкать, затыкать, затыкать! — прогавкал он, тыкая кулаками в разные стороны. Потом нежно похлопал мельника по животу и добавил: — Но сперва надо затыкать это, вот это, что?

Довольный своей шуткой, он увел мельника в его дом и самолично запер дверь на щеколду.

Никому не известно, о чем толковал Сваакер с мельником, сидя взаперти добрый час. Видели, как Сваакер вышел на крыльцо, обмахнулся шляпой, освобожденно вздохнул и вытер слезившиеся глаза.

В тот же день он купил в соседней деревне кобылу, взгромоздился на нее и тронул в город. Зрелище это незабвенно для всей деревни. Она провожала Сваакера за околицу, ребята бежали гурьбой до лесных хуторов, собаки надолго охрипли от лая. Сваакер ехал шагом, длинные ноги его, свисавшие по бокам низкорослой лошади, почти бороздили землю, загребали кочки, и па гатях, в лужах и грязи он подбирал ноги и примащивал колени на загривок кобылы. Лицо его было строго, даже страшно, он неподвижно, искоса глядел вперед, на дорогу, и сдавленным тонким голосом пел неизвестную песню. Широкополая громадная шляпа странным, пугающим зонтом прикрывала его нелепую фигуру. Казалось, он не едет верхом, а движется, не переставляя ног, лошадь же идет под ним отдельно.

Он скрылся в лесу, похожий на какого-то миссионера, обреченно странствующего в чуждом ему мире. Таким, вероятно, Сваакер почудился мужикам, потому что с этого дня они начали говорить о нем, как о выдуманном, а не настоящем человеке.

Но тут произошло множество событий, сопровождавших в уезде долгожданное и смутное пришествие. События быстро превратились в совершенную окрошку из выдуманного и настоящего, и тогда вдруг обнаружилось, что под рукой имеется человек, готовый расхлебать любую окрошку. Человеком этим был не кто другой, как Сваакер, ибо он, Вильям Сваакер, съездив верхом на кобыле в город, привез оттуда с собой революцию.

Шли дожди, размытые дороги отрезали деревни друг от друга.

Сельский сход собрался в школе, шумел, мужики обливались потом, безногие, забравшись па школьные скамейки, размахивали клюками, было темно от дыма и смрада, и люди шевелились в комнате, как раки в решете, накрытом тряпкой. Когда притомились от споров, на сходку явился Сваакер.