Трава и солнце

Жаль, что дом был недалеко, и как ни шла Фима медленно, никак не могла придумать причины, чтоб отвадить Алку.

Помог делу братишка Локтя; в зрелые годы его будут величать Галактионом. Он сидел на приступочке против калитки в их дворик и удил рыбу. Рядом, как воробьи на проводе, сидели еще четыре существа: Федька, по прозванию Лысый, - волосы его были до того белы и редки, что, казалось, их вообще нет; братец Акима, кривоногий и упитанный Саха; молчаливый, но чрезвычайно озорной и отчаянный Толян; четвертый был полосатый котенок Тигрик.

Локтя удил серьезно и обстоятельно, как и подобает дунайскому рыбаку, а остальные рассеянно поглядывали на пробочку поплавка и чирикали кто о чем. Самым заинтересованным лицом во всей этой компании был Тигрик, отпробовавший уже два снятых с крючка малька. Видя, как вокруг поплавка разбегаются круги, он замирал в предвкушении веселого хруста косточек, и худенький хвостик его нервно шевелился на досках.

- Подсекай! - скомандовал Саха.

- Не торопись, дай заглотить, - предупредил Лысый.

- Ну и откусили червя, - холодно констатировал Толян.

Локтя дернул и вытащил пустой крючок. Малыши стали издеваться над ним.

- Дай-ка сюда. - Фима вырвала из рук брата удочку, скатала в пальцах шарик из хлеба, предварительно поплевав на него, чтоб плотнее был, и быстро насадила на крючок.

Воцарилось злорадное ожидание.

Котенок терся об ее ногу и мурлыкал что-то задушевно-кошачье. Наверно, это-то и мешало ей сосредоточиться: под радостное улюлюканье ребятни мальки, сверкнув в воде искрой, то уходили во время подсечки вглубь, то на лету срывались с крючка и шлепались в воду.

Алка, стоявшая рядом, все время канючила:

- Ну чего ты, маленькая? Связалась с кем...

Фима точно не слышала ее.

- И вправду капитанка ты, верно тебя дразнят... Вот возьму сейчас и уйду.

Фима катала в пальцах новый хлебный шарик.

Алка сдержала слово. Когда ее голубенькое платьице исчезло за углом поперечного ерика, Фима подала Локте удочку:

- Держи... Видно, мальки берутся только у мальков, а взрослых не признают.

Подхватила корзинку и толкнула калитку.

К домику вела ровная, усыпанная крупным песком с ракушками дорожка, аккуратно выложенная по краям зубцами кирпичей. Возле домика цвели ирисы. Вокруг росла черешня с айвой, а на грядках поспевала клубника. Домик их, как и все дома Шаранова, был из камыша, обмазанного илом, и был очень стар - лет сто, наверно, простоял; на побеленной стене кое-где чернели молнии трещин. Поэтому-то метрах в пяти от этого дома виднелся новый каркас из сох - жердей, плотно обшитый камышовыми стенами.

Мать, половшая клубнику, выпрямила спину:

- Принесла что обратно? - и запачканными землей руками потянула к себе корзинку. - Боже праведный, и половины не продала!.. Чем же ты это занималась?

- Не нравится - могли не посылать.

- И не посылали б, кабы не бабка. Не видишь - второй день разогнуться не может... - И уже милостивей добавила: - Ну иди покушай.

Первое, что почувствовала Фима, войдя в дом, - запах жареных семечек, и вздохнула: и все это на ее голову! Скорей бы уж бабка поправилась.

Бабка по дешевке покупала на базаре у старух украинок мешок-другой привозных семечек, поджаривала на сковородке и, когда была не в церкви, торговала ими, зарабатывая немало - два-три рубля в день.

Подсолнухов здесь не сажали, потому что уж очень мало было в городе земли. Огородики у домов из ила. Ил выбирался из канав, выбрасывался под стены и вокруг, чтоб не подмыло дом по весне в большую воду, когда тают снега. Поэтому-то и образовались в городе сотни затопленных водой канав-ериков. Сажали на этих огородиках самое полезное и доходное: виноград, клубнику да черешню с айвой. А на подсолнухи не было места.

- Давай сюда. - Бабка протянула сухую и костистую рябоватую руку.

Фима подала платок с завязанными в узел деньгами и пошла на кухню. Плита была уставлена сковородами. От гари запершило в горле.

- А пожевать дадите чего?

- Видишь, занято все... Поешь холодную картошку - вон, в чугунке, или погоди маленько.

Фима достала огромную картошину, насыпала из деревянной солонки соли и, на ходу жуя, вышла из кухни.

В доме было темно от икон. Они давно перебороли белизну известки и черными гроздьями глядели из углов. Тут было крещение Христа, и распятие его на кресте - кровь капала из-под гвоздей на ладонях, - и положение во гроб его, мертвого, снятого с этого самого креста. Была тут, конечно, икона воскресения его: Христос с раскинутыми руками улетал на небо, где белели райские тучки, из которых выглядывали умильные ангельские мордашки. Ох, сколько здесь было всего! Святые угодники, плосколицые, бородатые и пучеглазые, чередовались с горестными - до чего у них скорбные глаза! богородицами.

Доски икон тускло отсвечивали старой позолотой. Краска, мрачная, глухая, прокопченная, кое-где облупилась.