Трава и солнце

А дел у нее сегодня была уйма. Во-первых, надо хоть на часок вырваться к Матрене, семидесятилетней бабке, которой она помогала как тимуровка. Во-вторых, она здорово устала, ей наскучила одуряюще однообразная работа, молчание матери и шлепки густой кашицы по камышу. Ах, как тянула быстрая, прохладная вода Дунайца - канала-протоки, который брал начало в Дунае и впадал в море! Там, наверно, уже давно кувыркается Аверька с мальчишками и девчонками...

Впрочем, может, он не пришел?

Вряд ли. Как миленький явился, прибежал и теперь веселит и ужасает своими рискованными номерами ребят, и в их восторженном визге отчетливо слышится голосок Алки.

Как удрать с работы? Ведь до осени еще будут возиться с домом. Мать работает как вол и от других требует того же.

Канючить? Не выйдет. Сказать, что очень устала? Не поверит. Может, сбежать?

Ах, как хочется в воду! В легкую, прохладную, ломящую косточки и обжигающую тело свежестью и радостью.

Фима вдруг вскрикнула и, выронив носилки, повалилась в тень, под стену строящегося дома.

- Ма! - закричал Локтя. - Ма, Фимка упала!

Мать вышла через дверной проем, строго сощурилась на солнце, жилистой рукой убрала с глаз седоватые волосы.

- Чего с тобой? Ушиблась?

Фима держалась грязной рукой за лоб.

- Голова что-то закружилась трошки... С солнца, что ли...

- Галактион, принеси воды, - приказала мать, - а ты посиди немножко, пройдет!

Фима прильнула губами к краю холодной кружки, напилась и осталась сидеть в тени. Скоро мать вышла из проема с носилками.

- Полегчало?

Фима мотнула головой:

- Не. Ни капельки.

- Иди в хату. Полежи.

- А потом я немного погуляю. Ладно?

Мать пошла с носилками к ерику, не сказав ни слова, и это означало согласна.

Фима юркнула в дом, умылась, подмигнула осколку зеркала у рукомойника, надела чистое платьице, сунула ноги в тапки, выскользнула из калитки, прошла по кладям до угла своего участка, перешла изогнутый, как кошачья спина, мостик, оглянулась и... полетела к Дунайцу.

Она была быстрая, тонконогая, и доски почти не прогибались под ней. На ней хорошо сидело короткое платьице - сама сшила - с пуговками на спине. Она была смуглая, как глазированный кувшин, почти черная; кожа на носу трижды облезла и грозилась облезть в четвертый раз; коленки и локти были в болячках и косых царапинах, глаза смотрели живо и враскос. В мочках ушей, как маленькие акробаты на кольцах, в такт бегу раскачивались "золоченые" сережки из раймага - сорок копеек пара...

Вода отражала ее быстрые ноги, и рвущееся на ветру платье, и заборчики двориков, и тополя с акациями в этих двориках, и тучки в небе. Было знойно, и в ериках, распластав ноги, дремотно, как неживые, лежали лягушки. А может, они устали от своих ночных воплей и теперь отдыхают?

Лягушки, сидевшие на гребле, при ее приближении, как комочки грязи, прыгали в ерики. По воде, как конькобежцы, бегали длинноногие жучки-водомеры.

Как-то здесь снимали кинокартину, и курчавый человек с кинокамерой в руках охнул и сказал:

- Красотища-то какая! Ну, вторая Венеция, и только. Даже, может, красивей... Все здесь естественней, уютней и человечней, чем там, - сам видел. Там точный расчет архитекторов, а здесь сама жизнь...

Ловко обегая встречных бородачей, баб с бельем в тазах, перелетая крутые спины мостиков, перепрыгивая пропасти там, где доски были сорваны и виднелись столбики, летела Фима к Дунайцу, летела по этой самой "второй Венеции", красоту которой не замечала, потому что в других городах не была и не знала, что не все они такие необычные и красивые.

А вон и крыша лодочного цеха, и любимое место их купания, и мальчишки на кладях, и брызги над каналом...

Фима на ходу стала стаскивать через голову платье и, когда добежала до ребят, была в одном темно-синем купальнике. Стряхнула тапки, подпрыгнула, изогнулась и...

Глава 3

МАРЯНА

Аверя вынырнул и увидел в воздухе изогнутую фигурку в купальнике. Звонко, почти без брызг вошла она в воду.

Аверя знал, кто может так нырять.

Набрав побольше воздуха, он мгновенно погрузился и, быстро работая ногами, с силой загребая руками, поплыл туда, где должна была вынырнуть Фима.

Вода в канале была мутноватая, и Аверя редко открывал глаза: все равно ничего не увидишь. И все-таки, чтоб схватить Фиму за ногу, для этого стоило не жалеть глаз: вот потеха-то будет!

Стремительно, с акульим проворством мчался Аверя у самого дна, глядел вверх и видел смутное сияние солнечного дня, пляшущие тени у поверхности и смотрел вниз - в холодный, тесный, выталкивающий сумрак глубин.

Фимы нигде не было.

Неужто подалась вбок? Аверя стал крутиться из стороны в сторону, шаря вокруг руками.

Воздух кончался. Все сильней давило на барабанные перепонки. В ушах заныл тоненький комариный звон. В голове чуть помутилось.

Он старался как можно дольше продержаться в глубине, но к горлу уже подкатывала дурнота удушья. И Аверя не сразу, а медленно, словно нехотя, высунулся наружу, рывком головы отбросил с лица налипшие волосы, жадно хватил струю воздуха. И оглянулся.

С бревна смотрела на него в открытом сарафанчике Алка; на воде, крестом раскинув руки и ноги, лежал Аким.