Трава-мурава

Правда, Ане почему-то и не пришло в голову, что такое утро у нее первое в жизни, что и восход солнца, и этот трепещущий в воздухе березовый листок — все это она видит впервые, и даже то чувство легкости, праздничности и удачи, с которым она прожила этот день, Аня вовсе не связывала с чудесным утром, она даже и забыла о нем. Но вот и назавтра, проснувшись, босая бросилась к окну, еще сама ясно не сознавая — зачем, отдернула занавеску, надеясь увидеть вчерашнее малиновое полымя на востоке. Однако солнце уже взошло — огромный золотистый шар поднялся над далеким темным лесом!.. И Аня, щурясь на эту пылающую прозрачность утреннего солнца, засмеялась: как чудно, как хорошо!..

Но вот видит: в дали тихой улицы кто-то бежит, женщина какая-то. Сердце у Аня так и сжалось от предчувствия беды. Это за ней!..

И правда, пока она поспешно одевалась, в окошко уже застучали:

— Аня! Аня!..

Это была учительница Валентина Ивановна, Верина квартирантка.

Аня подбежала к окну.

— Вера умирает, скорей!.. — и опустилась в изнеможении на завалинку.

5

Пока Аня бежала к Вере, чего только у нее не промелькнуло в мыслях! «Сегодня третье число. Почему так рано у Веры роды?.. Говорила, не поднимай тяжелое…» И отчаянно-спасительное — словно Аня уже заранее оправдывала в чем-то и себя: «Говорила ведь: ехать, ехать надо в роддом!..»

Вбежав к Вере, слыша где-то в глубине дома пронзительный плач ребенка, она увидела на подушке бледное, заплаканное, но странно спокойное Верино лицо и, не зная, что делать, схватила ее руку и, нащупывая зачем-то пульс, заговорила дрожащим, прерывистым от страха и слез голосом:

— Ну, что ты, Вера… Глупая ты, Вера… Почему не захотела ехать?

— Как наши матери… — прошептала Вера, а сама глядела куда-то мимо Ани. Аня оглянулась. В углу под иконами, где теплилась лампадка, стояла Парасковья и шептала что-то, должно быть, молитву.

Зачем она здесь?

В доме было тихо, ребенок перестал плакать.

— А где мои мальчик? — спросила Вера, испугавшись тишины.

Но тут вошла Алда и, тоже бледная, испуганная, сказала:

— Спит он, уснул…

Вера закрыла глаза и слабо улыбнулась.

— Спать хочу…

Растерянность, паническая сумятица в мыслях мало-помалу проходили, и первое, что пришло Ане на помощь, это воспоминание об училище. И пока она мыла под рукомойником руки, то совершенно внезапно, без всякого усилия вспомнила: «Кровотечение приводит к анемии, вызывающей побледнение кожи и видимых слизистых оболочек, снижение артериального давления…» Удивительное дело! Зубрежка, заучивание наизусть текстов никогда не давались Ане, а тут словно перед глазами стоит страница из учебника: «Кровотечение возникает вскоре после рождения плода… Лечение преследует две цели: опорожнить матку и вызвать хорошее ее сокращение. До удаления плаценты…»

Но только она опять подошла к Вере, как эта вся наука словно отскочила от нее. Однако сейчас Аня владела собой и уже знала, что делать.

— Лед, — сказала она. — Нужен лед.

Алда обалдело уставилась на нее, будто не понимала, что от нее хотят. Лед!..

— Воды! Самой холодной воды из колодца! — приказала Аня.

Пока Алда, гремя ведрами, бегала на колодец, Аня делала наружный массаж. Но это не помогало, кровотечение не останавливалось, анемия нарастала. Не помогли и холодные компрессы, которыми Аня пыталась заменить лед, требующийся «по науке».

Но что было делать дальше? Наружно-внутренний массаж, окситоцин с глюкозой внутривенно… Лоб покрылся испариной, руки противно ослабли, и Аню опять словно паралич охватил: Вера умирает, Вера истекает кровью, а она ничем не может помочь!..

Алда тихонько подошла к Ане и прошептала:

— Лошадь есть, давай повезем, пожалуй, в Сенгеляй… — И не договорила, оглянувшись на Парасковью.

И Аня, как будто ее подтолкнули в спину к спасительному выходу, который она сама не могла от волнения найти, стала готовить Веру в дорогу. И пока бинтовала ее, дрожь в руках унялась.

Потом подняли вконец ослабевшую Веру, кое-как одели, завернули в одеяло.

В сенгеляйском родильном доме, в длинном и бревенчатом, похожем на барак, Аня долго искала дежурного врача. Заспанная санитарка в грязном мятом халате уверяла, что «Мокей Мокеевич где-то здеся был». Наконец по подсказке женщин-рожениц нашли его: врач-старичок, сохранившийся в родильном доме еще со времен земства, сидел во дворе за дощатым столиком под сиреневым кустом и читал газету. И когда Аня торопливо рассказывала ему о Вере, то он глядел на нее поверх очков и, кажется, не так слушал Аню, как пытался получше разглядеть ее.

— Температура есть? — спросил он.

Аня замешкалась, покраснела, глаза ее остановились на старичке-акушере и наполнились слезами: правда, как же она не догадалась про температуру!

— Вы думаете, инфекция? — тихо спросила Аня.

— Нет, я ничего пока не думаю, — спокойно ответил старичок.