Трава полевица

И словно буйный ветер сдувает Милу со скамейки. Она бежит, распахнув калитку, пропускает меня во двор, повисает на моей шее, осыпая моё лицо поцелуями. Кружится голова, темнеет в глазах, думаю: «Эх, только бы не споткнуться, только бы не упасть». Вот так стал я сам себе не хозяин, словно трава полевица окутала меня, заплела мои руки и ноги, окрутило моё тело, сдавило мою душу. Что делать? Как быть? Не знаю. Посоветоваться бы с кем, да не с кем. Самый близкий для меня человек — это Оксана. С ней каждый день, целый день вместе, а слово сказать о чём-то о своём нет никакой возможности. Всё время на виду, всё время среди людей. Вот и думаю, запалил я костёр в душе девичий, теперь она мой человек, родной человек, и не должен я сделать несчастным ещё одного человека. Так пусть хоть она живёт спокойно. Так пусть хоть она не знает печали. Возвращаюсь теперь со свидания в полночь-заполночь, а радости нет, счастья нет. Я теперь даже от своих товарищей отдалился, таясь подхожу к палаткам, словно вор, прислушиваюсь, всё ли тихо. Если слышу говор, хожу вокруг да около или сижу в сторонке, жду, когда всё стихнет, боюсь вопросов, на которые у меня нет ответа. Ну а для себя-то я нашёл утешение, стал считать, что Оксана у меня по-прежнему одна. Ну а Мила, а Мила это просто мой ребёнок, мой бесёнок. А душа страдает, душа болит.

То не ветер ветку клонит,

Не Дубравушка шумит,

То моё сердечко стонет,

Как осенний лист дрожит.

Не знаю, что обо мне думают люди, за кого меня принимают. Вот так, находясь среди людей, близких мне товарищей, никогда я не был так одинок, как сейчас. Правда люди говорят, что беда на земле одна не ходит. Вот и ко мне явилась, откуда я не ждал. Так как барышни мои были слишком заметными, один из моих товарищей, видимо, подумал обо мне: не слишком ли я хорошо устроился? И решил меня раскулачить. Подошёл ко мне, и повел примерно такой разговор: «Кто для меня из них милее? Кто румяней и белее?» В ответ на это, во мне вскипело эгоистическое чувство. Как это так? После столь тревожных, дней бессонных ночей, когда они для меня стали близкими, родными, как я могу оторвать от тебя хоть одну, хоть другую, без боли без страданий? Это, вообще, недопустимо! К счастью, нашёлся подходящий ответ: «А я ещё не разобрался». Деваться мне было некуда, оставалось только надеяться, что как-нибудь это само собой образуется. Так оно и вышло. У моего товарища дела сердечные, видимо, сложились удачно, и больше он меня не беспокоил. Но спокойствие моё исчезло навсегда. Я боялся, что появится другой с подобными намерениями. Да и вообще, как ни крути, придёт тот день, когда я сам вынужден буду с одной из них расстаться. Я ведь не персидский шах, чтобы иметь двух жён.

В стороне от наших палаток, стояла ещё одна, латанная-перелатанная. В ней жили старые цыгане. Зимой они обитали в хате, а летом выбирались на природу. И появилась у меня мысль — не обратиться ли мне к цыганке, чтобы узнать, что ждет меня впереди? Но спокойно поразмыслив, от этой идеи отказался. Так как я не верил ни в приметы, ни в предсказания.

Командировка наша подошла к концу. В конце рабочего дня ко мне подошла Оксана.

— Вася, проводи меня до села. Я своим сказала, что я задержусь.

Все разместились в машине, и уехали. Мы остались одни. И вот, мы впервые одни в большом пустом поле. Идём молча, шуршит потрескивает под ногами жнива. Каждый думает о своём. Я же думаю: «Ведь не отвергла она меня сходу, попросила проводить, не сказала гуляй, Вася, на все четыре стороны. Значит она от меня ещё что-то хочет». Вот и гадаю, как быть? Броситься в ноги, просить слёзно прощения, или сжать в своих объятиях? Нет, это не для меня. Кто для неё я теперь? Всего лишь никчёмный человек, клятвоотступник. Знаю, если я это сделаю, что она скажет. А если не скажет, то подумает: «Вот так он её обнимал. Вот так он её целовал. А теперь что?». Идём теперь, как чужие. Остаётся только ждать, что она сама скажет. Наконец она заговорила:

— Вася, вы завтра уезжаете. Провожать вас придут люди всего села. Прости меня, Вася, за то, что я туда не приду. Я не могу видеть, как ты уезжаешь. Я не выдержу, расплачусь на виду у всех. Это, вообще, недопустимо.

Вот и сейчас, глаза её заблестели от слёз. Она замолчала, глядя куда-то в сторону. И я молчал, давая ей успокоиться. Её доброжелательный тон, никаких обвинений, в какой-то мере успокоили меня. «Значит она на меня не в обиде? Значит у нас не всё потеряно?» — подумал я. Мы остановились, потом, не договариваясь, повернули обратно. Так и шли, то от села, то к селу.

— Не горюй, Оксана, — начал я, прервав молчание. — Одно твоё слово, и я приеду к тебе. Мне осталось месяц-полтора до демобилизации.