Трава, пробившая асфальт

 Вечером, когда начальство уходило домой, а девчонки отправлялись смотреть телевизор, я, уединившись, вчитывалась в мудреные строчки медицинского журнала. Больше всего боялась, что не смогу ничего понять — журнал все-таки научный. Но все статьи были написаны доступно и увлекательно. Я даже смогла понять шкалу Векслера для измерения интеллекта, по которой ведется наблюдение за развитием и спадом интеллекта у человека. Читая журнал, я усмехалась: как же все просто. Конечно, формулы, которые там имелись, были для меня недоступны, но остальное я поняла. И уже не мучилась вопросом, как доказать, что я не в таком объеме дебил и олигофрен, в какой меня втискивают врачи. Там было написано, что олигофрен не воспринимает подтекст, то есть двойной смысл написанного. Ну, уж что-что, а это я всегда могла «ухватить» в читаемых произведениях.

 Сам Бог давал мне в руки решение проблемы, остальное зависело от меня. Если врачи не хотят меня выслушать и увидеть, как я понимаю подтексты читаемых текстов, то я напишу свои тексты с подтекстами, и это будет исчерпывающе убедительно.

 Но что именно написать? Я уже выросла из юношеского стихотворства. Значит, надо писать прозу. Если удастся написать произведение со сложными подтекстами, то докторам ничего не останется, как признать диагноз «олигофрения в стадии дебильности » ошибкой! Не будут же они противоречить научным доводам! Романы я писать не могла, так как мало что видела за долгие годы своей тюремной жизни.

 В тот период я белой завистью завидовала Эдуарду Успенскому. Мне казалось, что профессия детского писателя — самая высокая, самая престижная профессия на свете. Поэтому я решила попробовать написать что-нибудь для детей. Но что и как? Мало того, что детей нет в моем нынешнем окружении, я никогда не пробовала писать даже маломальские сочинения, в школе-то не училась, и понятия не имела, как они пишутся. Но, отбросив сомнения, я решилась и сделала первый шаг.

 Самостоятельно писать не могу — на такие деликатные движения парализованные руки не способны. Если кто-то поддерживает мою руку, могу вывести пару строк. И я упросила Люську записать под диктовку несколько придуманных мною сюжетов и пообещала заплатить ей за работу писаря. Люська согласилась и записала три мои сказки. Но больше не захотела. Я не осуждаю ее за это, ну не нравится человеку писать под диктовку. Я поблагодарила за услугу и выплатила обещанные деньги. Откуда у меня деньги? Периодически выпрашивала их у матери, и та хоть с ворчаниями и попреками, но выдавала. В то время она уже давала мне по пять рублей, а то и целую десятку.

 Так, Люськиной рукой были написаны мои первые сказки: «Вовкин снеговик», «Из жизни волшебника Мишуты» и «Голубой сороконожек». Впоследствии «Вовкин снеговик» и «Из жизни волшебника Мишуты» были опубликованы, а рукопись сказки «Голубой сороконожек» безвозвратно утеряна, и я даже сюжета не могу вспомнить, только название.

Писатель из дурдома

 Итак, процесс пошел — я начала писать! И, кажется, удалось написать не примитивно, не поверхностно, а с подтекстом. Так, чтобы читалось и между строк, что, собственно, и было моей задачей, чтобы убедить медиков снять унижающий диагноз.

 А что делать с написанным дальше? Как узнать, может быть, мои сказки доказывают не только умение писать с подтекстом, но и достойны издания? Но как доставить мою писанину в издательство? Почтой? Эмоции зашкаливали от сознания того, что я могу писать сказки, и от предвкушения радужных перспектив.

 И ко мне опять пришли на помощь высшие силы.

 В 1986 году в наш ПНИ поступила Лена Медведева, девушка из городского интерната, в котором окончила восемь классов общеобразовательной школы. Училась бы и дальше, но с двенадцатилетнего возраста после драки в пионерском лагере у нее развивалась эпилепсия — девахи постарше били ее головой об стенку. С таким заболеванием не поступишь ни в одно училище и не устроишься на работу. Вот Лену и сдали в ПНИ. Сильные эпилептические приступы, а во всем остальном совершенно нормальная девушка. Лена, как приехала, сразу стала ходить в нашу палату. Это и понятно, она жила с нормальными людьми, а здесь ее поселили к «совсем никаким», с которыми «ни поговорить, ни поплакаться». Она каждые выходные ездила в гости к своей учительнице русского языка и литературы, а та ее опекала и привечала.

 Я попросила Лену показать мою писанину учительнице.

 И Лена повезла мои сказки, записанные Люськой на отдельных листках. Сказала, что на следующий выходной снова поедет к учительнице и привезет обратно мои листки и ответ профессионала.

 Всю неделю я была как на иголках. Когда чего-то ждешь, время тянется медленно, ползет черепахой, и неделя показалась вечностью. Но настало долгожданное воскресенье, и в ожидании ответа я то съеживалась в комочек, то расправляла крылья за спиной. Кое-как дождалась вечера. В пять часов вернулась Лена и сказала мне, что учительница с удивлением спросила: