Traveler: Путешественник

Восход солнца удрученный Арамар Торн встретил на палубе. В кои-то веки – не потому, что был выдернут из постели рукой Макасы, и, уж конечно же, не потому, что научился, наконец, просыпаться самостоятельно. Нет, Арам был на ногах оттого, что, можно сказать, и не ложился. Как он ни старался, уснуть не удалось ни на минуту, и с первыми лучами солнца он сдался, встал и отправился наверх. Поутру было зябко, и он надел серый свитер объемной вязки, связанный для него матерью полтора года назад – да, ровно за год до того, как в их жизни вновь появился Грейдон Торн, в тот самый день, о котором Арам сейчас жалел сильнее, чем когда-либо прежде.

Молчун Джо и ночная вахта, удвоенная Грейдоном сразу после того, как корабль покинул Живодерню, уже расходились по койкам, а остальные понемногу поднимались и принимались за дело. Ночью капитан Торн приказал лечь на новый курс, и теперь «Волноход» шел на юго-восток, но все еще находился так далеко от берегов, что земли было не разглядеть. На севере по небу плыли низкие черные тучи, с юга над горизонтом висели низкие серые облака. Солнце то показывалось, то исчезало вновь.

Прислонившись спиной к лееру, Арам устремил взгляд в перекрестье брусьев, скреплявших дверь в каюту отца. Однако вскоре его отвлекла Дуань Фэнь, ловко взлетевшая по вантам на грот-мачту и забравшаяся в «воронье гнездо». На ней, как обычно, были шелковые туфли и шелковая шляпа, под которую она прятала длинные, шелковистые, черные, точно вороново крыло волосы – однажды Арам видел, как она мыла их в бочке с дождевой водой. В свои пятнадцать она была самой младшей на судне после двенадцатилетнего Арама и десятилетнего Кильвателя Уотта, помощника кока, только что получившего повышение благодаря бегству своего начальника.

Кили уже орудовал на камбузе, и до ушей Арама доносились его проклятия в адрес Старины Кобба. Возможно, кок из мальчишки получился неважный – подгоревшую овсянку Арам учуял еще до того, как тот выскочил на палубу и вывалил загубленное блюдо за борт. Но, подавая Джонаса Кобба под соусом из целого ряда определений, способных оставить неизгладимый след даже в самых закаленных ушах и сердцах, Кили показал себя подлинным гением.

Том Фрейкс встал к штурвалу. Остальные тоже разошлись по местам. При виде вышедшей из офицерской каюты и направившейся в матросский кубрик Флинтвилл – заранее разъяренной, хрустевшей суставами пальцев в предвкушении стычки, которой на этот раз не суждено было состояться, Арам развеселился. Он сосчитал дважды до двадцати и еще до шести. Только после этого Макаса вновь возникла на палубе – в полном недоумении, судя по выражению лица. Оглядев палубу, она, наконец, заметила Арама, стоявшего у леера, и на лице ее отразилось такое замешательство, что он едва не расхохотался вслух.

Тем временем из офицерской каюты вышел и Однобог – без рубашки, босой, заспанный. Остановившись перед бочонком с дождевой водой, он снял с него крышку, оперся ладонями о край, отжался на руках, наклонился, окунулся в бочку едва не по брюхо, густо поросшее рыжими волосами, и вынырнул только секунд через десять. Встряхнувшись, он нетвердым шагом вернулся в каюту.

Но не прошло и пяти минут, как дворф снова вышел на палубу, улыбаясь, хохоча и от души хлопая по спине каждого, оказавшегося в пределах не такого уж широкого размаха его рук. Казалось, веселье первого помощника заразило всю команду – на палубе оживились, заговорили и даже запели, стряхивая остатки сна. Вскоре все дружно распевали любимую моряцкую песню Однобога.