Травень-остров

Бутурля взглянул на шо-ситайнца: лицо его не выражало ничего, кроме вежливости и желания помочь торговцу исправить досадную неточность. Потом сольвенн поглядел на клинок воина, затем поднял глаза на Пироса: самый вид иноземца-арранта, да еще верхом разъезжающего в пределах города, хоть Бутурля и не знал Пироса в лицо, заставил его отступиться.

— Ошибка вышла, двенадцать, — легко признал он. — Не серчайте.

— Дозволь и мне взглянуть на книгу, почтенный Бутурля, — попросил аррант.

— Изволь. — Бутурля передал книгу охраннику, тот — купцу.

Пирос быстро, лишь изредка чуть задерживаясь, пролистал страницы.

— Ты не будешь раздосадован, Зорко Зоревич, — подтвердил он полезность приобретения.

Зорко принялся отсчитывать деньги — присутствие рядом шо-ситайнского воина исключало всякие опасения.

— Погоди, Зорко Зоревич. Вот еще книжица есть, — опомнился уличенный в лукавстве продавец. — За восемь монет отдам.

Бутурля, видать, решил восполнить промах в плутовстве удачной сделкой.

— Вот. Книга по-аррантски писанная. «Лики божий». Это о том, как следует писать лики богов аррантских, и примеры тому всяческие.

— Позволь, — наперед Зорко попросил аррант.

Через мгновение книга оказалась у него в руках. Зорко заметил, как лицо Пироса разом не то что помрачнело, но словно окаменело.

— Возьми. — Купец возвратил книгу Бутурле, не пояснив ни словом, чем вызвано его молчаливое недовольство.

— Дай-ка мне. — И Зорко сам взял книгу. Подле мигом пристроился Андвар: посмотреть.

Книга была в зелено-красном сафьяновом переплете. Аррантские буквицы, в отличие от нарлакских, были округлы и плавны. Открыл Зорко и тут же остановился: с листа на него смотрели огромные и ясные глаза, чистые, как озера по весне, в которых отражается и тонет целое огромное небо. Так и в этих глазах можно было утонуть — как в таком озере или в небе, если стать птицей. Но глаза эти светились, и свет этот мог не только увести тебя за собой, но и вернуть тебе же сторицей все, что ты откроешь ему. На Зорко смотрело лицо юноши, живое, будто четверть колокола назад он прошел мимо тебя в толпе на площади, и тут же возвышенное, отстраненное, точно знал он нечто, не доступное никому. Знал, но не таился в этом знании, не превозносился и не томился им, а отдавал щедро, но не мог отдать до конца, поелику было оно неглядно. Над чистым челом вились золотистые кудри, красив был прямой аррантский нос, а тонкие губы, складываясь вроде в легкую безмятежную улыбку, одновременно придавали лицу такое выражение, будто все скорби и горести земли знакомы и приняты тем, кому это лицо было дано. На округлых, но не полных щеках проступал легкий румянец, и словно можно было ощутить, как бьется под кожей горячая быстрая кровь. Но при втором взгляде думалось уже, что нет в этом лице ни кровинки, только один высокий и светлый дух озаряет и поддерживает его. И тебя. Вместе с ним. Даже если бы Бутурля не упредил Зорко, что в книге рисованы будут боги, венн, не колеблясь, сказал бы: это — бог.

Уже с великим трепетом — который, впрочем, вряд ли был заметен кому-либо из окружающих — перевернул Зорко несколько страниц без живописи и вновь остановился. Другой, но неуловимо похожий на того, первого, точно был его братом, — да, может, так оно и было? — молодой аррант смотрел на венна со страницы. Смотрел и так же, но и по-иному. В отличие от первого, кой показан был лишь по грудь и держал в руке палочку для письма и книгу, второй явлен был в полный рост. Позади него высилась глухая стена из серого камня, а над стеной пылал пожар, поднималось в небе зарево, и какие-то люди вели жестокий бой. Сурово и прямо смотрел молодой воин, одетый в кольчужную броню, сжимающий в деснице длинный прямой меч, а в шуйце держащий светоч. Волосы его, такие же вьющиеся, как у первого, были темнее и убраны под налобный ремень, в коем горел темно-алым самоцвет. Очи его были серые, ровно сталь клинка, и были так же остры. Они были горестны, как пепел сражений, и бесстрашны, сильны и горды, как лебединый полет в смуром еще весеннем небе. Ликом был он тверд и мужествен, но не было в нем ни гнева, ни злобы, а лишь огонь, проницающий все и вопрошающий строго и беспощадно. И воин этот был неодолим и потому был богом.

Скоро просмотрев еще несколько листов, Зорко застыл в третий раз, ибо нашел изображение, схожее с тем, что было на нагрудном обереге у пожилого кунса Ульфтага. Три людских фигуры, одна — головой вверх, две другие — с наклоном вправо и влево, переплетались меж собой, как будто ствол дерева разделялся в развилке натрое либо как лепестки росли из одного стебля. Рисунок был словно потерт или просто сделан небрежно, однако можно было видеть, что одна из фигур обнажена, другая облачена в богатые одежды, а на голове несет то ли золотую шапку, то ли некое украшение, а на третьей — аррантское одеяние, длинная рубаха до щиколоток, сшитая будто бы из двух холстин: ярко-красной и по-весеннему зеленой.