Травень-остров

— Разве боги всем дают одно? Почему ж люди столь разные? — принялся выспрашивать Геллах, как только что делал это Лейтах. Но наставник делал это по-иному: Лейтах пытался, получив ответ, доказать что-то. Геллах просто желал знать.

— И одно дают, и располагают розно, — отвечал Зорко. — Что дадено тебе, сам с тем и живи, а другим и так видно будет, каков ты есть.

— Так ли ты поступаешь, как сейчас сказал? — спросил вельх, опять усаживаясь на скамью за столом.

Зорко задумался ненадолго.

— Нет, — честно отвечал он. — Однако и то по мне видно. Да и ты вот спросил — не зря, видать.

— Не зря, — согласился вельх. — Мир мудро устроен. Если боги захотели говорить через тебя — говори; если нет — слушай, что говорят те, кому это дано, и передавай тем, кто не слышит. Я научу тебя словам. Что говорить, и говорить ли вообще, ты решишь сам. Теперь твой черед. Можешь спрашивать меня о чем угодно.

Зорко не все понял из того, что сказал ему только что Геллах. Однако он уяснил, что читать по-аррантски вельх его научит. А еще понял то, что никто здесь не будет ставить ему запретов, но он сам должен будет поставить их.

— Скажи, Геллах, много ли теперь у тебя таких, как я?

— Этот год не слишком щедр на новых учеников. Кроме тебя у меня есть еще шестеро. Скоро вы познакомитесь.

— А много ли стран ты видел?

— Немало, — усмехнулся Геллах.

— Больше, чем Пирос?

— Думаю, что меньше, — вновь улыбнулся Геллах. — И много меньше, чем сегваны и саккаремцы. В моей лавке свои диковины, — добавил он.

— Правду ли сказал Турлох, что ты суров с учениками?

— Правду, если ученик не знает, зачем он пришел ко мне.

— Я пришел за этим…

Зорко в который раз полез за пазуху и извлек оттуда подарок черного пса.

— Хочу знать, зачем это и как.

— Позволь, — попросил Геллах и взял ошейник.

Он повертел его, рассмотрел внимательно, пошевелил губами беззвучно, кивнул зачем-то сам себе и возвратил находку Зорко.

— Такие вещи сами рассказывают о себе, если хотят. Я могу лишь пояснить, что значит каждая часть этого предмета, но не знаю наверняка, что являет он в целом. Сейчас лишь скажу, что тебе повезло: не отдавай никому этот ошейник, и тебе может открыться больше, нежели ты сам предполагаешь. Но не удивляйся, если станешь свидетелем вещей и явлений необычайных и необъяснимых. Не удивляйся и тому, если ничего подобного не произойдет.

Зорко по-новому, с некоторой опаской взглянул на ошейник: не зашевелится ли он сейчас в руке? Ошейник не шевелился.

— Скажи тогда, добрая ли это вещь або худая? — спросил венн.

— Ни одна вещь не станет доброй или злой, пока не будет использована на добро или во зло, — ответил Геллах. — Одним языком можно судить о боге, и им же можно клеветать.

— Что ж тогда посчитать за добро? А что за зло? — Зорко вовсе не нужен был ответ, но получалось, что теперь он принялся испытывать Геллаха.

— А ты разве сам не знаешь? — отвечал Геллах. — Хорошо, так отвечу: добро там, где намерения твои истинны; зло — там, где ложны. Помни всегда: ты — суть жребий. По тебе, как по лучине длинной или короткой, судьба на других гадает. Только ты — не лучина, когда о намерениях своих думаешь. С кем ни столкнет тебя жизнь, знай: ты — его жребий. Выйдешь выше — дашь добро; умалишься — выйдет горе. Истинно ли поступил, что пришел ко мне, а не остался у Пироса?

Зорко не надо было долго думать: останься он в Галираде, глядишь, тремя кораблями дело бы не обошлось! Да и кто растолковал бы ему так про чудной ошейник?

— Истинно, — твердо отвечал венн.

Корабль меж тем, без труда преодолевая мелкие волны, шел на восход, и стальная рыбина в стеклянном шаре непреложно указывала полночь.

Хроника 4 Золотые сумерки

Глава 1 Волшебный дом

Осенью скала Нок-Бран становится коричневато-рыжей оттого, что трава, доходящая до груди каменного исполина, желтеет, а после и вовсе жухнет. Никто не рад такой перемене, только чайки, как и всегда, кричат пронзительно в вечно висящем над скалой облаке соленых брызг и дерутся из-за рыбы. Рыбу, правда, никто не спрашивает, нравится ли ей осень.

Овцы, которых вельхи из прибрежных селений выгоняют пастись на высокие луга, уже не приходят на склоны Нок-Брана, и духам, живущим в скале — а в какой приличной скале на восходных берегах не живут духи? — уже никто не мешает танцевать под неверной осенней луной свои танцы. Луна осенняя считается неверной у здешних людей, да и на всем побережье, из-за того, что частые осенние шквалы несут с собой рваные мглистые облака и лунный свет, прорываясь сквозь просветы, мреет и меркнет. Духи же, напротив, более доверяют именно осенним лунам, ведь издавна считается — и, судя по поведению духов, так оно и есть, — что чем ближе тот день, когда светлое и темное время делят сутки поровну, тем тоньше граница меж страной духов и землей людей. А при луне эта граница даже становится видимой — для духов и для людей с особо тонким зрением.