Травля

— Заканчивается одна сигарета, случается следующая. Мнутся пустые пачки, гаснут огоньки. Весна упадничества, первые подснежники меланхолии. Карина не отвечает, Алиса тоже. Я никому не нужен. Мне хочется поговорить с отцом, но и его нет. Наша квартира раздражает меня. Я вообще не понимаю, как ты в ней живешь. Повсюду ноты, никаких игрушек. Я по-прежнему сижу на лавочке перед подъездом и слушаю, как ты разрешаешь цепочки трезвучий. Вот бы и жизнь была так проста. Субдоминанта, доминанта, тоника. Ты, похоже, справляешься, а я — я совершенно точно нет. Из какого-то окна, заглушая тебя, доносится Lorde. Что-что, а переводить я пока не разучился.

Я никогда не видела бриллиантов вживую,
Я узнала об обручальных кольцах из кино
И не горжусь тем, что я из полуразрушенного города
С незавидным индексом…

Разглядывая облупившиеся дома, я вспоминаю пустыри, которые были здесь в день моего отъезда. Я думаю, что если сесть в самолет, то уже через четыре часа можно оказаться в последнем городе Набокова. Я вспоминаю площади, набережные и узкие улицы, кажущиеся теперь несуществующими. Я ненавижу себя. Скромность — навык, которым я никогда не обладал. Я всегда мечтал о большем. Воистину, человек есть страсть быть кем-то больше себя.

И мы никогда не будем королями,
Этого нет в нашей крови,
Такая роскошь не для нас, нам нужна иная шумиха…

К счастью, во всяком случае тогда мне кажется, что к счастью, в один из вечеров возле подъезда останавливается джип. Тонированный, дорогой, новый. Из машины выходит Кало.

— Ни хрена себе! — потрясенный увиденным, кричу я.

— Лева, дорогой, привет!

— Ты фуру наркоты продал?

— Да нет! Ты же знаешь — это не про меня.

— Украл, что ли?

— Да она моя…

— Охренеть — твоя!

— Серьезно говорю!

— Вот дела!

— А ты-то что здесь делаешь?

— Да долго рассказывать, брат, а ты?

— Приезжал к следователю — вызывали меня.

— Зачем?

— Хотели сообщить, что потеряли все документы по делу. Предупредили, что теперь, судя по всему, гораздо сложнее будет найти убийц…

— Вот суки…

— Да, такие дела… Ну а ты? Ты-то чего здесь, спрашиваю?!

— Говорю же — нечего мне тебе рассказывать…

— А ну-ка пошли ко мне!

И мы заходим к Кало. Садимся в гостиной. Включаем покрытую пылью приставку, берем в руки джойстики.

— Готовь очко!

Здесь все, как и много лет назад. Только зеркальца на окне больше нет.

— Почему бы тебе не продать эту квартиру?

— Не знаю… Дом все-таки…

— Странно слышать это от цыганья… Как Москва?

— Москва ничего. Стоит.

— Ты надолго сюда?

— Нет, всего на два дня приезжал. Утром обратно. Ты-то расскажешь наконец, что у тебя? Я в прошлый приезд встретил твою маму, она говорила, что у тебя семья.

— Была.

— Что случилось?

— Так, не важно. Разошлись. С другой зажопила меня…

— Вот кобель! Молодец!

— И не говори…

— Ну а с работой что?

— Нет у меня никакой работы, Кало…

Кало жмет на паузу. Останавливает игру. Смотрит на меня.

— Мама твоя говорила, что ты в газете спортивной работал, это правда?

— Да.

— А чего не звонил мне никогда?

— А ты чего, звонил?

— Есть у меня работа для тебя, если хочешь. Поедешь со мной в Москву?

— А что за работа?

— Нормальная работа, интересная.

— Да у меня даже паспорта нет!

— Паспорт сделаем, паспорт ерунда! — говорит Кало и включает погромче музыку:

В девяносто первом, когда Союз растаял,
Взрослые дяди делили страну, часто стреляя,
А нам досталась свобода, паленая водка,
Джинсы-варенки и музыка в китайских колонках.

пауза

Дождь не выдыхается. Словно профессиональный марафонец, он идет в одном темпе. На улице больше нет даже фотографирующихся японцев. Время от времени с включенными проблесковыми маячками пролетают способные заворожить любого ребенка машины скорой помощи. Машины яркие, новых, неестественных цветов. Лугано готовится к затоплению. Через большое (во всю стену) панорамное окно я вижу первые красные шланги насосов, которые откачивают воду. Люди в салатовых костюмах сооружают укрепления. Я понимаю, что сегодня будет великий концерт!

пауза