Травма и душа. Духовно-психологический подход к человеческому развитию и его прерыванию

В нашей истории в момент капитуляции появляется царь вместе со своим спутником, священником. Символически это может означать то, что правитель открыт трансперсональным аспектам опыта и принимает эту реальность достаточно серьезно, так что он понимает необходимость присутствия посредника, переводчика в возможном диалоге между божественным и человеческим. Девушку сопровождает ангел – указание на то, что ее раненая невинность является знаком божественности и тем самым она привлекает к себе представителя «духовного мира». Видимо, такая раненая невинность побуждает ангелов спускаться вниз, в мир пространства и времени, как мы видели в нескольких случаях в этой книге. Согласно некоторым свидетельствам, св. Августин как-то сказал, что быть сиротой означает вступить в общение с Богом (Romanyshyn, 2002: 36). На психологическом языке это означает, что «заботу» о сущностном богоданном ядре я, когда оно отщеплено (осиротело) и изгнано в бессознательное, как это происходит при травме, берут на себя архетипические силы (ангелы и демоны). Они питают его божественной «амброзией» (необходимыми иллюзиями) до того момента, когда оно сможет вернуться в мир и начнет питаться реальной «пищей».

Появление царя является поворотным моментом нашей истории. Какова символика этой фигуры? В ранних культурах царю, царице, императору или вождю приписывалось обладание определенной «божественной» силой, подобающей царскому статусу. (Так было в Японии – лишь в 1946 г. император утратил свою «божественность».) В терминах юнгианской психологии, царь является гибридным персонажем. Он больше, чем любой обычный человек, так как его «царственность» подразумевает некоторую божественность, однако, оставаясь все же человеком, эта фигура меньше трансперсональной или божественной Самости. На современном языке мы сказали бы, что у него есть харизма – в значении, восходящем к греческому слову kharisma. Оксфордский словарь английского языка трактует ее как «богоданную власть или талант». Исторически из-за близости царя к божественному его милость эквивалентна получению «благословения» Эго от самого Бога или «бо́льшей личности» Самости. С таким признанием приходило ощущение целостности, что и произошло с изувеченной девушкой в нашей сказке. Она заново принята в человеческое общество. Царь не только видит ее красоту и целостность, но и отчасти восстанавливает ее, сделав ей серебряные руки.

Увидев в изувеченной девушке недостающую целостность, удерживая ее образ, который охватывает больше, чем ее расчлененное тело, царь символизирует установку, которую аналитик или терапевт нередко формирует по отношению к пациентам, пережившим травму. Царь «видит ее целостность» (см. главу 5) и относится к ней как к субъекту. Вспоминая эпиграф к этой главе, мы можем сказать, что он «напоминает ей о ее красоте». Это может восприниматься как нисхождение благодати и часто инициирует то, что Юнг называл процессом индивидуации. Эдвард Эдингер трогательно описал переживание такого восстановления жизни: