Травма и исцеление. Последствия насилия – от абьюза до политического террора

«Я – адреналиновая наркоманка. Меня охватывает уныние всякий раз, когда заканчивается очередной период напряженности. Из-за чего я теперь буду рыдать и закатывать сцены?.. Я рассматриваю это почти как наркотическую зависимость. Я стала зависимой от драматических чувств и адреналина. Мой отказ от этих переживаний был постепенным. Наконец я дошла до того момента, когда действительно начала понемногу ощущать простое удовольствие от жизни»[574].

По мере того как выжившие распознают те аспекты своих идентичностей, которые были сформированы травмирующей средой, и освобождаются от них, им легче начать прощать себя. Они более охотно признают ущерб, нанесенный их личности, когда перестают считать его невосполнимым. Чем активнее они занимаются переустройством своей жизни, тем великодушнее относятся к воспоминаниям о травмированном «я» и легче их принимают. Линда Лавлейс так размышляет о своем тяжелом опыте, когда ее принудили стать порноактрисой:

«Я теперь не так сурово сужу себя. Может быть, потому, что меня теперь поглощают заботы о трехлетнем сыне, муже, доме и двух кошках. Я оглядываюсь в прошлое, на ту Линду Лавлейс, и понимаю ее; я знаю, почему она делала то, что делала. Потому что она считала, что лучше жить, чем умереть»[575].

Кроме того, на этом этапе выжившая порой обнаруживает позитивные аспекты своего «я», сформированные травмирующим опытом, понимая при этом, что любое подобное преимущество досталось ей слишком дорогой ценой. Обретя большую власть над своей жизнью в настоящем, выжившая приходит к более глубокому пониманию того, насколько она была лишена ее в травмирующей ситуации, а значит, и к умению больше ценить собственные адаптивные ресурсы. Например, она может начать восхищаться способностью сознания к диссоциации, если применяла ее, чтобы справиться с ужасом и беспомощностью. Развив ее, будучи пленницей, пострадавшая могла стать пленницей и диссоциации тоже. Но освободившись, она может даже научиться использовать свои способности к трансовым состояниям для обогащения жизни, а не для бегства от нее.

Сострадание и уважение к пережившей травмирующий опыт идентичности жертвы соединяется с радостью обретения идентичности выжившей. Когда достигнута эта стадия восстановления, выжившая часто ощущает чувство вновь обретенной гордости. Это здоровое восхищение собственным «я» отличается от болезненно-грандиозного чувства «уникальности», которое иногда проявляется у виктимизированных людей. Этим чувством жертва компенсирует ненависть к себе и чувство собственной бесполезности. Неустойчивое и хрупкое, оно не терпит несовершенства. Более того, «уникальность» жертвы несет с собой чувство инаковости и отчуждения. Здесь же выжившая полностью сознает свою обычную человеческую природу, свои слабости и ограничения, равно как и свою связь с другими людьми и то, что она перед ними в долгу. Осознание этого обеспечивает баланс, не мешая радоваться своим сильным сторонам. Женщина, пережившая насилие в детстве и избиения, будучи взрослой, так выражает свою благодарность сотрудницам кризисного центра:

«Теперь я и себя могу поблагодарить, потому что, как известно, можно подвести лошадь к воде, но нельзя заставить ее пить. Мне чертовски хотелось пить, и вы показали мне путь к воде… источнику живительной влаги как внутри, так и вовне… колодец, из которого я могу черпать в любое время. И, сестры мои, я пила, и пила, и все никак не могу напиться. Мне так повезло! Мне было дано столько любви и целительной заботы! И теперь я учусь передавать их дальше… А теперь полюбуйтесь-ка на меня. Просто что-то с чем-то!»[576]

Восстановление связей с другими людьми