Трейдер. Деньги войны

Офицеры перешли на бег, вместо «Ура!» над цепями несся злобный рык — при двух-трех патронах на ствол вся надежда только на быстроту и дерзость.

«Миша, Мишенька, скорее…» — тихо позвала мама.

Ноги вязли, Михаил никак не мог догнать товарищей. Он понял, что не успеет и закричал от отчаяния.

Как всегда.

Все, как всегда — постель смята, исподнее в поту.

Кошмар снился регулярно, всегда про бой, когда дроздовцы получили сильнейший удар во фланг и откатились, отчего Армавир был взят только через месяц. Но за этот месяц красные убили всю семью. С того дня поручик Крезен каждый раз вызывался добровольцем на расстрелы — чувство мести глушило горечь потери.

Гимназию Миша Крезен закончил в 1914 году, аккурат чтобы успеть на Великую войну. Вместо обещанного родителями путешествия в Америку к дяде, восторженный Миша записался вольноопределяющимся. Как гимназиста, его направили в военное училище, на ускоренный курс. Выпустили через год, так что он успел хлебнуть и Великого отступления, и окопного сидения 1916 года, получить шашку за храбрость, выслужить два чина, а потом все покатилось в тартарары.

Шли дроздовцы твердым шагом,

Враг под натиском бежал,

Под трехцветных русским флагом

Славу полк себе стяжал…

Как тогда, в походе из Ясс на Дон и потом, в бесчисленных атаках, из которых запомнились только Армавир и Торговая, где дроздовцы вплавь перебрались через Егорлык.

Как тогда, в Донецком бассейне, где Крезен с отрядом изо дня в день дежурил в эшелоне, ожидая приказа — подвижные резервы перебрасывали на угрожаемые направления. Они ходили в атаки по три-четыре раза в сутки, в разных местах, создавая иллюзию силы на всех направлениях. Бессменно, ежедневно, без пополнений громили красных.

Как тогда, в сентябре 1919, во время победоносного похода на Москву — Сумы, Курск, Фатеж, Орел, Брянск…

Месяц по всему фронту под Орлом и Кромами гремели выстрелы, станции и разъезды переходили из рук в руки, силы дроздовцев таяли, но они продолжали бороться. Казалось — еще одно, последнее усилие, большевицкий фронт рухнет, и вот она, Москва!

Там, под Севском, осколок снаряда рассек лоб и порвал мимические мускулы, навсегда оставив вздернутой правую бровь. Но куда хуже, что все покатилось назад.

Верил он: настанет время

И опомнится народ —

Сбросит варварское бремя

И за нами в бой пойдёт…

Не пошел. Вся эта хитрозадая сволочь, народ-богоносец, предпочитал отсиживаться на хуторах и бежать от мобилизаций. Или шляться по Украине с атаманом Махно, вспарывая коммуникации армии.

Тяжелое отступление, бои за Ростов, страшный разгром на Кавказе и раненого Крезена, уже штабс-капитана, эвакуировали в Крым. Только потому он избежал смерти или позора Новороссийской катастрофы — панической эвакуации, самоубийств друзей, расстрела красными тысяч пленных.

Но лучше бы умереть там, под Новороссийском, чем видеть гибель Белого дела, а неизбежность краха в полной мере Крезен понял, валяясь в алуштинском госпитале. Впервые с 1914 года он вспомнил о дяде и об Америке.

Кое-что из чудом уцелевших трофеев перекочевало в карманы пронырливому докторишке и штабс-капитан обзавелся отпускным свидетельством «для лечения в Константинополе». Оттуда он отбил телеграмму дяде и, получив ответ, двинулся через океан. На остров Эллис Крезена с тысячей других иммигрантов выгрузили летом 1920, еще до падения Крыма. Встречавший дядя тут же разбил все надежды:

— Миша, дальше сам. У меня трое детей, я еле-еле тяну семью. Здесь многие начинают с самого низа, у каждого есть шанс подняться наверх.

И — фьюить! — упорхнул. Штатская сволочь, отсиделся в сытой Америке, пока Миша в голоде и холоде душил большевицкую мразь…

Военный опыт, заслуги и награды здесь никого не интересовали, как и гимназический курс — «Даже выпускники университетов и приват-доценты начинают с мытья полов!» Месяц без денег и без связей в торгашеской стране чуть было не сломали Крезена — он запил.

Из чего гнали отвратное пойло, Михаил не спрашивал — доводилось пить самогон и пострашнее, главное, что дешево.

Все изменила та ночь возле железной дороги.

Ему было край как худо, он стоял у стены и старался не проблеваться. Мимо, стуча башмаками, пронесся мелкий шкет и скрылся в темноте тупичка напротив, следом с сопением туда забежал здоровенный детина. Когда появился третий, Крезен не запомнил, но слышал и шум драки, и разговор. Шкет предлагал сто долларов за то, чтобы его довели до дома! Сто долларов! Да на такие деньги Михаил мог прожить два, а то и три месяца! А уж когда мелкий заявил, что у них собственный дом и конюшня, штабс-капитан понял, что такое классовая ненависть. Его скрутило и вывернуло, он едва устоял, оперевшись рукой о стену.

Потом в переулок въехала машина и те двое убежали к станции. Водитель остановился, вылез и сунулся в тупичок, откуда выскочил, матерясь на итальянском, и схватил Крезена за ворот:

— Куда они побежали?