Едва ли нашлись люди, которые могли бы засвидетельствовать под присягой, что он всю жизнь именовался Макхитом, но, с другой стороны, никто не мог бы доказать, что он тогда-то и тогда-то под тем-то и тем-то именем учился в школе, там-то и там-то был портовым рабочим или конторщиком, там-то и там-то – плотником. Так или иначе в любую минуту мог возникнуть слух, что он – самый заурядный обыватель, и тогда понадобилась бы дорогостоящая и чреватая последствиями кровавая баня большого масштаба, чтобы восстановить тот полумрак, в котором человек только и имеет возможность обрастать жирком. А он действительно оброс жирком и был склонен преимущественно к интеллектуальной работе.
Итак, он отправился в Тэнбридж, чтобы кое-что разузнать и повидаться с Брауном.
В нижние залы он даже не заглянул и сразу поднялся по скрипучей лестнице на кухню. Две-три девицы пили там кофе. Толстая баба в панталонах гладила белье. У окна играли в мельницу. Тощая носатая девица штопала гору чулок. Все были полуодеты, только на одной был цветастый халат.
Когда Мэкхит вошел, его приветствовали дружным «алло». Все успели прочесть газеты. На гладильной доске лежало интервью, которое он дал Гону. Всем импонировало, что Мэкхит, несмотря ни на что, явился сюда, блюдя свой четверг.
Брауна еще не было.
Мэкхиту подали кофе. Не снимая перчаток, он небрежно потянулся за газетой.
– Сегодня вечером я уезжаю, – сказал он, углубившись в нее. – Мне сразу пришло в голову: как глупо, что как раз сегодня мой четверг! Это ужасно – иметь укоренившиеся привычки. Но не могу же я ради полицейских ищеек отказываться от моих старых привычек! А то я уехал бы днем. Отчего это Браун не идет?
Снизу, из комнат, раздался звонок. Толстая баба поставила утюг на маленькую чугунную подставку, накинула ситцевый пеньюар и вышла к гостю. Через пять минут она вернулась, послюнила палец, проверила, достаточно ли еще горяч утюг, и вновь принялась гладить.
– Мэри Суэйер, надо думать, не твоя работа, – сказала она, как ему показалось, презрительно.
– А что? – спросил он, внимательно посмотрев на нее.
– Мы решили, что ты теперь такими делами гнушаешься.
– Кто решил? – с интересом спросил Мэкхит.
Толстая баба успокоила его:
– Не надо волноваться, Мэк. Мало ли что болтают.
Мэк обладал превосходным чутьем. Он почувствовал, что в воздухе пахнет гарью. Внезапно его охватило отвращение.
Сидя в грязной кухне и молча наблюдая за толстой бабой, которая не переставала гладить, он задумался над своим положением так глубоко, как давно уже не задумывался.
Почва, на которой он столько лет стоял и боролся, с некоторых пор начала ускользать из-под ног. Этот сброд, поставлявший ему товары, не хотел подчиняться его моральному авторитету.
Мэк внезапно вспомнил целый ряд характерных мелких черточек, на которые он на протяжении нескольких недель почти не обращал внимания. Тогда-то и там-то его категорические и тщательно продуманные распоряжения не были выполнены с достаточной точностью; а потом верхушка организации пыталась скрыть от него допущенные ею небрежности. В частности, после прекращения «закупок» ему приходилось слышать – от того же Груча – о «недовольстве» внизу. Этот сброд не годился для широко задуманных операций.
А теперь еще вдобавок выяснилось, что О'Хара просто игнорирует важнейшие распоряжения.
Да и вообще поведение О'Хара с некоторых пор изменилось. Сегодня он потребовал, чтобы доверенность была выдана ему. А когда ее получила Полли, он не очень настойчиво возражал. Почему?
Горячая волна недоверия неожиданно захлестнула Мэкхита.
«Полли! – подумал он. – Что у них там такое, у Полли с О'Хара? Полли получила доверенность. А что она с ней будет делать?» И вдруг он понял, почему его с самого начала так мучило то, что произошло, когда они возвращались домой с пикника на Темзе.
Как быстро оба они примирились с его предстоящим отъездом! Ни намека на «ятакпотебебудускучать». Еще бы! Ведь она – рассудительная женщина. Спасибо за такую рассудительность!