Тремориада

Я ступил на порог КПП решительным, дерзким, наглым. Долбанные заморочки, а я хочу пива!!!

Вышел я из КПП, как обухом ушибленный, недоумевающий и растерянный. Долбанные заморочки, а я хочу пива…

«Тысячу чертей!» – воскликнул бы сейчас Д’Артаньян.

– Ёбтать! – вздохнул Лысый.

На КПП дежурный офицер сообщил, что приехали мы не в Заполярный, а в Полярный. Закрытый город. Косяк Лысого. Он брал билеты. Теперь нам предстояло практически без денег преодолеть путь до Мурманска, длиною километров в восемьдесят.

Чуть ниже КПП стоял белый столб, с надписью сверху вниз «Полярный». Этот указатель мы проспали. Тут была развилка дорог, и дорожный знак, аки камень былинный, предупреждал: направо пойдёшь – в Снежногорск попадёшь. Назад пойдёшь – в Полярный попадёшь. А прямо пойдёшь – в Мурманске будешь. Значит, нам туда дорога.

Мы махали машинам. Они равнодушно проносились мимо.

– Это они твою физиономию стороной объезжают, – сказал я Лысому.

– Надо было Батона с собой взять, его харю так просто не объедешь, – усмехнулся Лысый.

– Да, Батона не объéдешь, и не объедишь. Когда он в гости заходит, мой холодильник начинает колбасить.

Мимо прогромыхал «ЗИЛ» с надписью на борту «ХЛЕБ».

– Эту машину Батон остановил бы одним взглядом, – сказал я.

– Только она в другую сторону.

– А Батону пофиг, куда булки едут, – усмехнулся я.

– Весело путь начинаем, – сказал Лысый.

– Да обхохочешься! Восемьдесят кэмэ сплошной ржачки.

– Как думаешь, сколько времени топать, коль никто не подвезёт?..

– Лучше о чём-нибудь хорошем думать.

– Например?

– О пинке, – сказал я.

– О каком пинке?

– О хорошем пинке по твоей жопе.

– Э-э, ты чё там приотстаёшь! Призадумался о заднице товарища, опасный дружок? – забеспокоился Лысый. – А ну, давай, держись в поле зрения.

– Братуха, значит, в Заполярном? – проговорил я угрожающе. – И именно поэтому ты завёз меня в Полярный?

– Не время для мелких обид. Нам бы сплотиться в отчаянную минуту.

– Целуй крест, подлюга! – выкрикнув, кинулся я на Лысого.

– Убили! – заорал тот, убегая по шоссе.

– Нет ещё! – крикнул, смеясь, я.

– Убили! – хохотал Лысый.

– Уходит, гад!

– Давай представим, что гад убежал, – умаявшись, остановился Лысый, переводя дух. – Нам силы беречь надо.

Прошли пару минут молча, восстанавливая дыхание.

– Вспомнил, как Чеполучо прокопана наелся, – заговорил я. – Тебя тогда только призвали. Не слышал?

– Нет.

– Кыша, мир праху его, где-то колёс надыбал. Он тогда ещё не вмазывался. Ну, и предложил нам с Чеполучо попробовать. А времена-то тревожные были. Призывные. Вы с Длинным уже где-то маршировали. И мне светило. Поэтому хотелось убиться чем-нибудь. Чтоб после, в трезвости долгой, не было мучительно больно.

– А Чеполучо-то чё? Ему ж только семнадцать было, – припомнил Лысый.

– Да он с четырнадцати к призыву готовился. А в восемнадцать Чеполучу уж закодировали. Ну, когда его с почками на службу не взяли.

– С почками не взяли, – усмехнулся Лысый. – Надо было отрезать, и – в строй.

– Не суть, – сказал я и автоматически махнул рукой проносящейся мимо машине. – В общем, Кыша колёс предложил. А чё б и нет? Закинулись. А сам-то Кыша не стал. Поржал после: хана вам ребята. Но затем сказал, уходя: не парьтесь.

– Нормально: хана, не парьтесь.

– А мы и не парились. Сидели на лавочке, не торкает нас. Поскучнели. И какая-то тяжесть навалила. Всё как-то медленно стало, лениво. «Сомнительный кайф, – простонал Чеполучо, медленно подымаясь на ноги. – Домой пойду… я…» Ушёл. Я ещё посидел немного и тоже двинул к дому. Чувствую – я уже не тот, что прежде, но пока прихода не выкупаю. Ноги еле передвигаются. Мысли – тоже. Причём не понять – в каком направлении и последовательности. Благо я видел свой дом. Но, даже и глядя на него, боялся заблудиться.

Родаки меня не спалили. Придя, буркнул, что устал и иду спать. Зашёл в свою комнату. Закрыл дверь. Вздохнул облегчённо. И… началась безумная ночь. Это, наверное, как искусственная «белая горячка». Там же алкоголь, распадаясь, с перепою превращается в какую-то хрень и в мозг бьёт.

Я решил в постель лечь. С ремнём на штанах боролся вечность. Думал, пуговицы на рубахе вообще никогда не закончатся. А когда открыл шкаф закинуть шмотки, пришлось в сторону отскочить. Ещё б! Оттуда ковровой дорожкой выкатилась, расстилаясь, железная дорога. С протяжным «ту-тууу!» из шкафа запыхтел паровоз. И умчался из комнаты сквозь закрытую дверь. Вслед за ним скрутилась и исчезла железная дорога. Я уже не считал, что глюки – нечто увлекательное. Ничего прикольного в том, что паровоз уехал в комнату к родителям, я не видел. Такое палево!

Ночью, в моменты, когда я себя помнил, было жутко. Пытаясь удержать свой разум при себе, я думал: когда же это закончится? И не удерживал, куда-то проваливался. Вновь выплывал, и тут же шёл ко дну.