Тремориада

Она открыла дверь своего подъезда и увидела… Валяющееся тело. Кристина замерла на пороге. В глаза сразу бросилась кровь. Довольно много крови, растёкшейся по бетонному полу у головы лежащего. Тёртые джинсы, «косуха», распущенные длинные волосы. Это был соседушка. Одной рукой держа дверь открытой, Кристина шагнула в подъезд и осторожно, носком туфли, толкнула ногу лежащего. Тот простонал что-то вроде «ой, ёбта». И зашевелился.

– Живой? – растерянно спросила Кристина.

– Возможно… – Слова Саныча едва можно было понять. Он говорил, не шевеля губами.

– Я сейчас «Скорую» вызову, – сказала Кристина.

Услышав это, Саныч словно получил волшебный укол. Начал тут же подниматься с пола. Вдруг негромко ойкнул, скривил лицо и удивился:

– Однако. Но тем не менее – никакой «Скорой». Запрещаю. – Он по-прежнему говорил, не шевеля губами. Лицо всё в крови. Казалось, в Саныча вселился властный демон, соображающий, как управлять этим избитым, отказывающим организмом. Он опёрся одной рукой о стену, другой о колено и начал подниматься. Кристина попробовала помочь, взяв его под руку, но Саныч замотал головой. Затем, прямо-таки с величайшей осторожностью, сплюнул тягучую кровавую слюну и самостоятельно выпрямился в полный рост.

– Рёбра всё ж поломаны, думаю, – проговорил он.

Тогда Кристина опять осторожно взяла его под руку, и на этот раз Саныч позволил себе помочь.

9

Проснулся Саныч с ужасной болью. Всё тело ныло, а в рёбрах и нижней челюсти – кричало. Аккуратно прикоснулся к лицу. Щёки, подбородок – в кровавой корке. Она крошилась под пальцами на губах. Была на шее. У Саныча уж случался перелом челюсти. Тогда он всем говорил то, что от него и ожидали – побили. На самом же деле, он спьяну упал на улице с лестницы. На неё натекло с какой-то прорванной трубы, и та обледенела. Поскользнулся, упал – закрытый перелом рта, – как он смеялся. А скажи как есть – никто не поверит. Вот и говорил всем – побили. Малолетки. Не, никому не вмазал, не навалял – они же дети. И в эту версию все охотно верили.

Саныч сразу решил, что на этот раз к врачам не пойдёт. Это аж на месяц проволокой челюсти зашьют. Кушать через трубочку – полбеды. А вот пить с зашитым ртом уже возраст не позволял. Десять лет назад он и не парился, что его может стошнить. Хотя, помнится, тогда всё ж раз друган сидел рядом, с пассатижами. Пока пьяный Саныч спал беспокойно. Тогда не стошнило, а вот сейчас стошнит. И другана нет такого, чтоб с пассатижами. Чтоб рот развязал.

Ещё и рёбра пронзала острая боль от всякого движения, от глубокого вздоха. Не дай бог закашлять. Саныч прикинул, сколько он вчера скурил: пачки две, три, четыре?.. Как-то раз они с Басухой на двоих блок за ночь скурили. А сколько он подобных ночей не запомнил…

В последнее время он стал часто кашлять по утрам взахлёб, отхаркивая какую-то гадость. Вот и сейчас в горле ужасно першило. Нет, рот зашивать он не станет. Придётся самому держать месяц зубы сжатыми.

Дабы понять, что это лучший вариант, достаточно вспомнить двухметрового бугая в окровавленном белом халате, выпускающего из кабинета страшно кричавшую до этого женщину. Бугай тогда пробасил: следующий. У Саныча в животе похолодело, и было от чего. Никакого обезболивающего, и похожий на пассатижи Басухи инструмент. Врач сжимал его здоровенной ручищей и методично выдёргивал из дёсен проволочку за проволочкой. Те за месяц конкретно вросли в плоть. Сначала верхняя челюсть, затем нижняя.

Когда Саныч вышел из кабинета, Басуха, ожидавший его, с иронией похвалил:

– Молодец, не кричал.

– Так у меня же рот был зашит.

Тогда они пошли в блинную. Саныч месяц об этом мечтал, кушая супчик через трубочку. Но тогда он так и не смог съесть ни одного блина. Челюсти атрофировались, приоткрывались только маленькой щёлочкой, рот не работал.

Не, Саныч твёрдо решил к врачам не ходить.

Он лежал на своём разложенном диване. Хорошо, что не на кровати в спальне – оттуда дольше добираться до туалета. Саныч порадовался своей привычке не налегать в гостях на закуску. У Стасика позже обнаружилась картошка. Нажарили. Но Санычл практически не ел. И теперь радовался, что приспичило ему всего лишь по малому. Он начал долгий подъём с дивана, негромко вскрикивая сквозь зубы от острой боли в рёбрах.

Саныч смутно помнил, как вчера, должно быть поздно, возвращался домой. Ему очень хотелось остаться наконец одному. О пути домой он помнил только отчаянно уезжающий из-под ног асфальт. Судя по стёсанной ладони и ноющей коленке – он падал. А после, у его подъезда, были какие-то люди. Их возраста не вспомнить. Знал только, что целая компания была.

Справившись с туалетом, Саныч принялся отмывать кровавую корку, осторожно склонившись над ванной. И вдруг вспомнил:

– Вон, одно быдло пьяное тут ходит… Дыра и есть дыра!

Это он услышал за спиной, уж открывая дверь своего подъезда.

– Я сумею простить вас, если сейчас же свалите отсюда, – сказал, оборачиваясь к компании, Саныч. – Хотя, в жопу милосердие, вы назвали мою улицу дырой.