Тренинги свободы

По-видимому, речь здесь идет о том, что идеологически обоснованный универсализм вызвал к жизни идеологически обоснованный сепаратизм, но сепаратизм этот стремился в определенных географических рамках сохранить те же самые, полагаемые универсальными, общие принципы, которые противоположная идеология пыталась распространить на все континенты и нации. Сепарировавшись географически, одна группа вместе с тем сохранила универсальную приверженность изначально общим принципам в сфере политики, вторая же утратила легитимность собственного универсализма, ибо вынуждена была сепарироваться политически. И хотя одна из них проявила склонность скорее к диссимуляции, другая же — скорее к симуляции, их характерной общей чертой осталась неодолимая пропасть между собственной теорией и практикой, между идеологией и реальной действительностью. Нетрудно понять, что создание общей Европы при отсутствии элементарных условий для европейского единения, при отказе от общности культуры — затея не менее абсурдная, чем попытка добиться равенства при отказе от братства, от элементарных условий индивидуальной свободы.

Догадываться скорее о взаимосвязи, чем о различии, меня побуждает тот факт, что национальные сообщества людей, формирующих собственную судьбу, признали, что наступило время перешагнуть рамки наций и на основе политико-идеологической общности обрести новую идентичность в общности правовой и экономической, — необходимость этого они признали тогда, когда сообщества людей, подчиненных судьбе, изолированные политически и идеологически, израсходовали все интеллектуальные и экономические ресурсы, которые могли быть почерпнуты в практике наднациональной организации социальной жизни, а потому были уже неспособны к созданию новой идентичности. Сепаратизм первых себя исчерпал, универсализм вторых потерпел фиаско.

В 1989 году крушение потерпел не только коммунистический эксперимент, нацеленный на создание путем насильственной экспансии такой — основанной на приоритете равенства — универсальной свободы, которой при этом был лишен индивидуум, а следовательно, не могло быть и братства между людьми; одновременно серьезную пробоину получил и эксперимент, направленный к тому, чтобы на географически и политически сепарированном пространстве организовать социальную жизнь на основе приоритета индивидуальной свободы — в ущерб принципам равенства и братства. На первый взгляд, разница велика — ведь крушение по природе своей казалось экономическим, а пробоина, о которой мы говорим, была по природе скорей политической, а раз так, то по крайней мере один из экспериментов дает основания верить в его жизнеспособность.

Однако система-банкрот предъявила к оплате системе, получившей пробоину, счет не только экономического порядка; стало очевидным, что сохранявшиеся в географически сепарированном пространстве бытия общие универсальные принципы претерпели значительные изменения; понятие свободы было заменено понятием равенства перед законом, понятие равенства — понятием социального равновесия, а понятие братства в практике вынужденного сепаратизма было вообще забыто. Именно реальная практика, основанная на редукции и сепаратизме, делает невозможным для обществ, намеревающихся перешагнуть национальные рамки, осуществление тех принципов, которые они провозглашали в течение сорока лет и продолжают провозглашать сегодня и которые наконец-то хотели бы воплотить в жизнь народы восточного полушария, замыкаясь при этом в своих национальных рамках столь же стремительно, сколь стремительно выясняется недееспособность универсальных принципов, приспособленных народами западного полушария к условиям сепаратного бытия.

То, что происходило и происходит меж ними, свидетельствует о кризисе или, по меньшей мере, о серьезной дисфункции всей европейской культуры, и есть опасение, что излечить одного из них от экономического краха не удастся по той же причине, по какой не удастся политическими средствами помочь другому преодолеть коммуникативный разрыв. То, что глядя из Праги, Будапешта и отчасти Берлина видится как непреодолимый кризис культуры, то из Цюриха, Парижа и Франкфурта представляется всего лишь легко устранимым коммуникативным сбоем. Человек, усматривающий в коммуникативном разрыве кризис культуры, думает о судьбе, а человек, усматривающий в кризисе культуры коммуникативный разрыв, думает о технике.