Трепет листа (сборник)

- Разве вам не нравится Самоа? - спросил я небрежно, лишь бы что-нибудь сказать.

- Почему же? Здесь очень мило.

Это банальное слово настолько не соответствовало волшебной красоте острова, что я невольно улыбнулся и с улыбкой посмотрел на Лоусона. Меня испугало выражение нестерпимой муки в его прекрасных черных глазах; я бы никогда не подумал, что он способен на такое глубокое трагическое чувство. Но выражение это исчезло, и Лоусон улыбнулся. Улыбка у него была простая и немного наивная. Она так изменила его лицо, что я усомнился, действительно ли он такой неприятный человек, каким показался мне с первого взгляда.

- Когда я приехал сюда, я прямо-таки влюбился в этот остров, - сказал он. - Три года назад я уехал, но потом вернулся. - Помолчав, он нерешительно добавил: - Жене захотелось вернуться. Она, понимаете, здесь родилась.

- Да, я слышал…

Он снова умолк. Спустя некоторое время он спросил, бывал ли я в Ваилиме. Он почему-то старался быть со мною любезным. Он упомянул о Роберте Луисе Стивенсоне, а потом разговор перешел на Лондон.

- Как там "Ковент-Гарден"? Наверно, хорош по-прежнему, - сказал он. - По опере я, пожалуй, соскучился больше всего. Вы слышали "Тристана и Изольду"?

Он задал этот вопрос так, словно ответ и в самом деле имел для него большое значение, а когда я сказал, что, разумеется, слышал, он, видимо, очень обрадовался и стал говорить о Вагнере не как музыкант, а просто как человек, получающий от музыки душевное удовлетворение, причина которого непонятна ему самому.

- По-настоящему, надо было съездить в Байрейт, - сказал он. - К сожалению, у меля никогда не было на это денег. Но, конечно, и в "Ковент-Гардене" неплохо - все эти огни, нарядные женщины, музыка. Я очень люблю первый акт "Валькирии". И еще конец "Тристана". Здорово, правда?

Глаза у него засверкали, и все лицо так осветилось, что он показался мне совсем другим человеком. На бледных худых щеках заиграл румянец, и я забыл, что у него хриплый, неприятный голос. В нам появилось даже какое-то обаяние.

- Черт побери, хотелось бы мн.е сейчас очутиться в Лондоне. Знаете ресторан "Пэл-Мэл"? Я частенько туда захаживал. А Пикадилли - все магазины ярко освещены, везде толпы народу. Замечательно! Иной раз стоишь там, глядишь, как проезжают автобусы и такси, и кажется, будто им конца нет. А еще я очень люблю Стрэнд. Как это там говорится насчет бога и Черинг-кросса?

Я очень удивился.

- Вы имеете в виду Томпсона? - спросил я и прочел стихи:

Тяжки утраты, лицо заплакано,
Но слезы не вечны, как летние росы,
Светит тебе лестница Иакова
До самого неба от Черинг-кросса.

Он вздохнул.

- Я читал "Небесную гончую". Это неплохо.

- Да, таково общепринятое мнение, - пробормотал я.

- Здесь никто ничего не читает. Они думают, что читать - это позерство.

Лицо его было печально, и я понял, что привело его ко мне. Я казался ему связующим звеном между ним и тем миром, по которому он тосковал, той жизнью, которой ему больше никогда не придется жить. Он смотрел на меня с благоговением и завистью - потому что я совсем недавно был в его любимом Лондоне. Не прошло и пяти минут с начала нашего разговора, как он произнес слова, которые потрясли меня силой своего чувства.

- Осточертело мне здесь, - сказал он. - Просто осточертело.

- Так почему же вам не уехать отсюда? - спросил я.

Он нахмурился.

- У меня слабые легкие. Мне уж теперь не выдержать английской зимы.

В эту минуту на веранде появился еще один посетитель, и Лоусон угрюмо замолчал.

- Пора выпить, - сказал вновь пришедший. - Кто выпьет со мной шотландского виски? Вы как, Лоусон?

Лоусон, казалось, спустился с облаков на землю. Он встал.

- Пойдемте в бар, - сказал он.

Когда он ушел, у меня осталось к нему более теплое чувство, чем можно было ожидать. Он озадачил и заинтересовал меня. А несколько дней спустя я встретил его жену. Я знал, что они женаты лет пять или шесть, и поэтому удивился, что она так молодо выглядит. Когда они поженились, ей, очевидно, было не больше шестнадцати. Она была очаровательна - не темнее испанки, маленькая, прекрасно сложенная, стройная, с крошечными ручками и ножками. И лицо у нее было прелестное. Но больше всего поразило меня ее изящество. Женщины смешанной крови почти всегда отличаются некоторой грубостью и вульгарностью, от изысканной же красоты Этель просто дух захватывало. В ней было нечто настолько утонченное, что казалось странным встретить ее в такой среде, и при виде этой женщины невольно приходили на память прославленные красавицы при дворе Наполеона III. В своем простеньком кисейном платьице и соломенной шляпе она казалась элегантной светской дамой. Когда Лоусон увидел ее в первый раз, она, наверное, была неотразима.