Tresor Ее Величества

– Слушок ходил, будто бы она с Иваном Шуваловым плотские радости вкушала, ну да это, я полагаю, домыслы, потому как сохла то она по вашему собрату по ремеслу. Впрочем, вы-то в ту пору еще не служили, – Шкурин весело рассмеялся. – По Антону Синявскому, насколько я понимаю, он до сих пор служит, во всяком случае, он не так давно слуг допрашивал в связи с исчезновением девицы Самохиной. Сам видел, раскланялись даже, не знаю, право, вспомнил он меня или так, из приличия.

– Шакловитая и Синявский?! – вытаращился Степан.

– Во всяком случае, с ее стороны интерес был весьма заметен, – очень довольный произведенным эффектом, Шкурин развалился в кресле, доброжелательно взирая на своего собеседника. – Да только не получилось у них ничегошеньки, ее после болезни сразу замуж выдали, ну и, в общем, уехала, и больше я о ней ничегошеньки не слышал. Нет, вру, от вас и услышал.

– А Синявский как же? Что же он в ноги не бросился к Ушакову или Толстому[73], не упросил, чтобы любимую за него отдали? Или, вы говорите, пятна на лице, шрам скобочкой… ребенок… так, может, он того… смалодушничал?

– Про чувства сего молодого человека мне ничего не известно, не исключаю, что любовь Софьи осталась безответной, что же до пятен… то пятна бывают и при горячке. А шрам… да не такой уж он и большой, этот шрамик, сначала, конечно, был такой красный, страшно ее уродовал, а потом посветлел, так что запудришь как нужно, поди, и незаметно будет. После оспы какие следы остаются, и ничего, маскируют как-то. Не думаю, что Лесток не объявил бы, обнаружь он у Шакловитой какую-нибудь заразу. Как минимум, все ее вещи, равно как и все вещи, находящиеся в ее комнате, должны были быть сожжены. Но ничего подобного не делали. Во дворце не объявляли карантина. Да если бы хотя бы намек на заразу появился, Елизавета Петровна первой покинула бы эти стены.

– Получается, что Софья выздоровела, но все равно не вернулась на службу? Была выдана за человека, которого не любила и не знала? И еще неизвестно, забрал ли новый муж ее дочку или та осталась с тетушкой, – подытожил Степан. Картинка вырисовывалась нерадостная.

– Пожалуй, что так, – согласился Шкурин. – Ладно, приятно было побеседовать, да только пора мне и честь знать. Первый день, он ведь все одно не праздничный. А вы лучше, милсдарь, с этим самым Синявским переговорите или к Лестоку на аудиенцию напроситесь. Эти должны больше знать.

Глава 16. Лисья шапка

РАЗУМОВСКИЙ ЗАГОНЯЛ КОНЕЙ, не отдыхал сам и не давал отдыха охране, спеша донести добрую весть до императрицы. Леший сказал, что у них будет ребенок! Долгожданный ребенок, и он займет трон. Впрочем, так ли он сказал?

Алексей Григорьевич зябко поежился, кутаясь в меховой плащ, после того как его новенькая лакированная карета въехала в город, ее фордыбачило так, словно возница собирался из него душу вытрясти. Какая-то засевшая глубоко в сердце заноза царапала острыми краями, не давая в полную силу радоваться обретенной надежде. Елизавета сказала, что поверит колдуну, что бы тот ни предсказал. Леший явно догадался, кто перед ним, чай, не первый день людям ворожит. В зеркале, правда, говорили на немецком, ну да кто сказал, что он не понимает этого языка? Может быть, для таких, как он, не существует проклятия Вавилонской башни, и колдун способен на всех языках, точно птица певчая, петь и других птах разуметь. А раз так, то все понял и выводы сделал.

Именно поэтому Разумовский и не особо таился в этот раз. То есть, разумеется, имен не называл и своей связью с государыней не козырял. Не первый день при дворе, там, коли человек суесловный язык свой за зубами держать не способен, враз лишнее урежут, как Лопухиной урезали, как… Почему Наталье Федоровне отрезали язык? Могли бы просто высечь и выслать с глаз долой. Но почему-то именно отрезали. Экзекуция проходила напротив здания Двенадцати коллегий, и Алексей Григорьевич был вынужден присутствовать, хотя никогда не испытывал душевного влечения к созерцанию казней. Не то что великий князь, вот этого хлебом не корми, дай только на мучения человеческие поглядеть, не только человеческие. Разумовский и сам не раз видел, как цесаревич то ни в чем не повинную собаку сечет кнутом, то мышей вешает. Самого в детстве пороли как сидорову козу, вот теперь и злобствует. Неприятный молодой человек. Нехорошо на такого престол оставлять, а вот родит Елизавета ребенка. Стоп. Он ведь как раз так и поставил вопрос. Спросил:

– Помнишь, любезный, приезжал я к тебе несколько дней назад?

Колдун в пояс поклонился, старый, а спина на диво гнется.

– А припоминаешь ли ту особу, что к тебе недавно приезжала? О наследнике вопрошала?

– Помню, батюшка. В лисьей шапке. Как не припомнить, – колдун совсем низко склонился, бороденкой пол подметает, голова на уровне его, Разумовского, сапог дорожных, голос еле слышен. – В лисьей шапке, красивая.

– Хочу знать, будет ли у этой барыни ребенок? – сказал и сел на лавку, где в прошлый раз государыня восседала. – Тащи зеркало.