Треть жизни мы спим

Он думал о том, чтобы продать квартиру, сколько за нее дадут в кризис, триста тысяч долларов, четыреста, огромная сумма, особенно для онкобольного, который не знает, как долго еще проживет, если рак вдруг вернется, что может произойти в любой момент. Этих денег за глаза хватит, чтобы отправиться в путешествие, посмотреть мир, европу, азию, африку, думал он и, листая атлас, водил пальцем по картам, голубой город в марокко, карфаген, который должен был быть разрушен, и был разрушен, мадагаскар, каменистые пляжи перу, острова, населенные дикими племенами, которые раскрашивают лица и протыкают мошонку, вешая на нее тяжелые медные кольца, так что в старости та отвисает, становясь похожей на рождественский носок над камином, заброшенный детройт с опустевшими домами, поселившись в одном из которых, почувствуешь себя живым мертвецом, веселая, нищая куба, где за три тысячи баксов можно купить дом на берегу и баркас, чтобы рыбачить, и еще тысяча мест, в которых можно побывать, а можно и не побывать, ничего не потеряв, разбомбленный ирак, разрушенная сирия, безлюдный чернобыль, мексиканские трущобы, бразильские фавелы, гаитянский сити-солей, где по улицам текут нечистоты, а три тысячи смертников, сбежавших из тюрьмы во время землетрясения, наводят ужас на местных жителей. Мир такой большой, а человек в нем такой маленький и жалкий. Он отбросил атлас – что толку перемещать свое тело из точки а в точку б, если его воображение все равно богаче того, что он увидит, да и зачем ему города, цветущие ли, разрушенные ли, если обратный отсчет уже пошел.

А что, если купить пистолет, на трех вокзалах, у одного из чернявых, крутящихся там парней, которые могут достать все, что попросишь, были бы деньги, и, составив список жертв, продажных чиновников, лживых политиков, нечистых на руку полицейских, да мало ли подонков, достойных пули в лоб, отстреливать их по одному в день, выслеживать, поджидая удобного момента, и бах – нет продажного чиновника, лживого политика или нечистого на руку полицейского, еще минуту назад был, а теперь нет, лежит на земле, обнимая распростертыми руками свою тень, и под ним растекается лужа крови. У него ни мотива, ни связей с жертвой, ничего, и как его поймать. В газетах замелькают портреты, самодовольные, пухлые морды в черной рамке, любим, ценим, скорбим, официальные соболезнования от первых лиц государства, страна в шоке, и повсюду заговорят, сначала шепотом, прикрывая рот ладонью, затем громче, с придыханием, ах, представляете, народный мститель, ни много ни мало, а затем об этом скажут в новостях, распространяя ориентировку, чем-то похожую на него, а чем-то совсем нет, но когда его наконец-то найдут, случайно, благодаря записи на камере слежения или свидетелю, которого он, пожалев, не пристрелит, он ведь хороший убийца, убивающий плохих парней, а не наоборот, он будет уже при смерти, и врачи только разведут руками, мол, до суда не доживет, и он повторит судьбу аль-меграхи. Но еще до того, как он умрет, мучаясь от болей в костях, на место мертвых подонков придут живые подонки, продажные чиновники, лживые политики, нечистые на руку полицейские, самодовольные, а главное, здоровые, не в пример ему, и зачем тогда это все, да ему и не по силам, никогда не был бунтарем, и поздно уже начинать, к тому же, как он читал в интервью с одним наемником, воевавшим в тропиках, а потом работавшим киллером в москве, если до сорока лет никого не убил, то после не сможешь, ни за что, а ему уже шестой десяток, и поздновато играть в казаки-разбойники.

Можно пойти в политику, стать активистом оппозиции, принципиальным, бесстрашным, терять-то нечего, лезть под дубинки омона, что ему синяки и ушибы, если в бедре метастазы, которых пока, возможно, просто не видно на мрт, кричать в мегафон: президента под суд, правительство в отставку, долой самодержавие; попасть в тюрьму, да что ему тюрьма, если простату вырезали и мучает недержание, стать героем статей местных и зарубежных изданий, называющих его узником режима, и, получив десять лет за призывы к свержению существующего строя, умереть в одиночной камере для особо опасных политических преступников, от рака, от которого и так бы умер, но не тихо, безвестно, а с сотней некрологов и статей, в которых разные политологи и журналисты написали бы, что смерть эта, ясное дело, темная, и власть таким образом просто избавилась от опасного активиста, пусть земля ему будет пухом, а мы не забудем и не простим.