Третье отделение при Николае I

Сентиментально-возвышенный тон, которым Дубельт говорил о своих будущих жандармских обязанностях, не шел вразрез с теми настроениями, которые господствовали в III Отделении в момент его появления. В своем месте мы уже привели благочестивый анекдот о платке, врученном Николаем Бенкендорфу, и обрисовали условия, в которых стал зарождаться тип благородного жандарма. Но, покуда во главе дела стояли люди старой школы вроде Фока, этот процесс мог развиваться только очень медленно. И именно Дубельт, окончательно сформировав аппарат жандармерии, завершил и создание этого персонажа. <…>

Этот новый строй отношений и привычек в полицейском мире препятствовал людям, подобным Шервуду, выдвинуться. Попытки его к самостоятельной деятельности были пресечены, идти на работу мелкого агента не позволяли ни чин, ни самолюбие, а установившаяся за ним репутация затворила перед ним двери III Отделения. Этим он был обязан новому духу — Балашов или Фок не остановились бы перед такими препятствиями. И хотя с Дубельтом он, вероятно, никаких личных столкновений не имел, именно в нем он усмотрел своего главного противника и с ним попробовал вступить в борьбу.

Из изложения всех предшествующих событий мы видели, что счастливая звезда Шервуда выручала его при всех обстоятельствах. Несмотря на всяческие свои проделки, он избегал кары и оставался цел и невредим, потому что правительство никак не могло решиться наложить руку на того, кто столько был возвеличен в первые годы царствования. Оно следило только за тем, чтобы «действия Шервуда оставались негласными для публики». Это давало ему возможность как-то барахтаться на поверхности житейского моря, пользуясь доверчивостью людей маленьких и легковерных и при случае извлекая из них денежную выгоду. В наших руках имеется любопытное письмо конца 1834 года, отобранное у него при обыске, от некоего Федора (подпись неразборчива), который имел великую честь снискать дружбу Шервуда, познакомившись с ним через его фактотума в баташевском деле, Степана Юркина. «Я не говорю, — пишет этот неизвестный корреспондент нашего героя, — что Вы у меня много перебрали. А, напротив, объяснюсь прямо знаменательно, что вы, милостивый государь, И. В., изволили меня обобрать, ибо лишили меня всего, что я имел и мог иметь. А случилось это через то, что я имел несчастье с Вами познакомиться, сблизиться, доверить Вам и позволить Вам называть меня при всех Вашим другом, приятелем, товарищем. Причем долгом поставлю себе объяснить Вам, что Вы в этом успели не чем другим, как уверением меня, что Вы важная доверенная особа у Его Величества нашего Цесаревича и Государя и у Его Высочества великого князя. Ну уж, конечно, Вам это удалось потому, что Вы уверили меня в императорском мундире. Что же касается до того, что я Вам очень, очень нужен, как Вы объяснили в ярлычке Вашем ко мне, а равно и о раскаянии, помещенном в письме г. Юркина, то доложу Вам на первое, что Вы напрасно это поясняете, ибо я это знал и знаю, но я принадлежу как телом, так и душой одному царю моему; на второе — скажу Вам, если Вы изъяснились просто так, что сродни всякому благородному человеку, и только я уже не раскаиваюсь, да только не в том, в чем Вы полагаете, а раскаиваюсь в том, что имел несчастье познакомиться с Вами и получить от Вас в подарок собаку, которая мне весьма дорого обошлась. Если Вы этим меня думаете пугать, то позвольте мне доложить Вам, что тот, который не боится смерти и который знаком с ней больше, чем Вы с Вашими родными, то тот не родился испугаться угроз г-на Шервуда-Верного».

Заканчивает это письмо Федор с неразборчивой подписью довольно ядовитым реверансом: «По правилам деликатности имею честь быть Ваш покорный слуга»; да что, кроме иронии, оставалось обобранному да, по-видимому, еще и шантажированному человеку?

Эта легкость, с которой все сходило Шервуду с рук, потому что правительство щадило его, а скромные жертвы боялись сводить с ним счеты, делала его излишне самоуверенным и вдохновила его на борьбу с III Отделением. Если уже в доносе Голицына он выступал скрытым антагонистом своего бывшего начальства, то теперь он откидывает забрало и выступает на бой со столпами власти, как равный с равными.